Иван Меньшиков - Полуночное солнце

— Слушай меня, ненця! Кто не боится смерти, тот получит свободу. Мы еще не рассчитались с обдорским воеводой. Мы заменим палача Тайшина нашим другом Миколой. Мы отомстим царю за все обиды.

И неняги кричали:

— Веди нас к Обдорску, Таули!

— Долой вонючего князя Тайшина! Пусть он подохнет от страха, заболев животом!

…А Березов горел. Подхваченный ветром, огонь уничтожил город дотла. Впервые плач и горе оставлял после себя Таули, и мягкое сердце его не могло успокоиться при мысли о детях, сгоревших в огне.

И все-таки, верный своей цели, Таули вел свое войско на новые стойбища русских. В дорогой малице на семи белых оленях он ехал впереди ненягов, и молчаливый Пани и веселый Микола сидели на его нартах как два самых дорогих друга.

Иногда Таули возвращался к хвосту няпоя. Угрюмо озирая тундру, он видел, как Тэйрэко тащит нарты с мертвым Янко Муржаном.

— Нет тебя со мной, Янко, — говорил тогда Таули, и Тэйрэко, шатаясь, с бьющимся сердцем бежал по аргишнице, догоняя няпой.

С каждым днем Тэйрэко становился дряхлее и дряхлее. Единственный глаз его, вечно затянутый слезами, казалось, совсем ввалился. Тонкие губы кривились беспомощно и жалко.

— Умрет он, — говорили неняги.

Но Тэйрэко не умирал. Он покорно вез свои тяжелые нарты и лишь в горах, на одном из привалов, позвал Пани.

— Ты муж моей дочери, — сказал он, — сделай мне добро: убей меня.

Но Пани отказался убивать. Тогда Тэйрэко позвал Нанук.

— Дочь моя, доченька, — сказал он и заплакал.

И Нанук тоже заплакала. Она долго утешала старика, но избавить его от жизни отказалась.

Хмурой ночью, когда стойбище ненягов заснуло мертвым сном, Тэйрэко прикрутил веревку к мокодану, там, где сходятся шесты, и, сделав петлю, накинул ее себе на шею. Веревка оказалась длинна. Тогда Тэйрэко стал на колени посреди потухающего костра. Желтый мотылек пламени, пробежавший по его малице, был последним видением его потухающего разума.

С гиком и посвистом мчались нарты победителей к горам Пай-Хоя. От топота оленьих копыт звенел наст. Луна, широколицая и хмурая, устилала их путь лилово-серебристой дорожкой, и песни ясовеев были бездумны и легки.

Мимо вымерших стойбищ, мимо разрушенных стойбищ мчались победители во главе с Таули Пырерко.

Они останавливались лишь для того, чтобы покормить усталых оленей, поправить упряжь, послушать молву, что, ветру подобна, за день прилетала со всех сторон.

И прошел Таули со своими друзьями по родной земле, и много русских острогов пало под натиском ненягов.

Царь посылал новые войска. Они вновь возводили крепости на месте сожженных и укрепляли Обдорск, готовясь к решительной схватке с самоядью. «Не хочет царь жить с нами в мире», — решил Таули, и еще больше ожесточилось его сердце.

С тех пор он казнил тундровых князьков, если они пытались сблизиться с русскими властями. Он отбирал у них стада и дарил их ненягам. Он стирал с лица земли их стойбища и рыскал по тундрам за стрелецкими сотнями и ясачными сборщиками.

Не доезжая до Обдорска двадцати оленьих передышек, среди хмурых ущелий Пай-Хоя Таули остановился.

Проходя по широкому стойбищу ненягов, он повелел развести такие костры, чтобы на них трое суток подряд варилось жирное праздничное кушанье.

Он одарил всех сказочников стойбища и попросил их перед новой битвой с русскими петь ненягам старинные сказки, прославляющие богатырей.

— Пусть это будут самые хорошие сказки, какие есть у нашего народа. Пусть после ваших сказок даже ребенок попросит лук, чтобы идти в сражение. Самый лучший из вас получит звание князя песни, — сказал он.

— Будет так, — ответили сказочники, и у широких костров началось состязание певцов и сказочников.

И много было сказок и песен в эти дни. Только все они были о битвах, войнах и победах. И Нанук сказала:

— Спойте нам о любви.

— Спой сама, — ответили певцы, — мы поем что умеем.

И Нанук сама спела песню:

Впервые за всю жизнь слышали такую песню неняги. Самый старейший и лучший сказочник и певец освободил для Нанук почетное место у костра, но она, смущенная этим, убежала в чум Таули.

Трое ненягов сидели в чуме Таули и тихо говорили ему:

— Отпусти нас, Таули. Нам надоело убивать людей. Теперь мы проучили русских и хотим жить спокойно. Мы хотим пасти наших олешков и никогда не забудем, как много добра ты сделал нам.

— И все так думают? — с грустью спросил Таули. — Всем надоело воевать?

— Многим, — ответили неняги. — Мы рождены не для убийств и грабежей.

Лицо Таули почернело. Он вскочил со шкур и, указав рукой на выход из чума, крикнул гневно:

— Вон! Передайте всем, у кого душа ожиревших куропаток, чтобы они сейчас же покинули мое стойбище.

Неняги, пятясь, вышли. А ночью они со своими стадами покинули великое стойбище ненягов.

И впервые сомнение вкралось в душу Таули.

Обремененное многотысячными стадами, войско ненягов уже неохотно принимало сражение с русскими стрельцами. Оно тяготилось войной и охотнее занималось рыбной ловлей и выпасом стад, чем битвами.

Таули сидел у костров, мрачный, постаревший, глядел на огонь и вспоминал слова старика Окатетто: «Наши быстро забывали свои победы, и вновь приходили русские и отбирали завоеванное».

— Что нам делать, друг? — спросил он Миколу.

— Как что? — удивился Микола. — Идти на Обдорск, пока он не окреп как следует. Весной на ушкуях и стругах из Тобольска приплывут стрельцы. Надобно торопиться. Пленные сказывали мне, что в Обдорске все ждут тебя. Боятся нас.

Таули собрал старейшин, и они подтвердили слова Миколы.

Неняги двинулись на Обдорск. Вслед за ними шли многотысячные стада, и казалось, от горизонта до горизонта движутся тундровые кустарники, а не ветвистые рога оленей.

И вновь видит стены Обдорска Таули.

На высоком холме он останавливает нарты, полозья которых за время битв и походов стерлись и стали тонкими, как ладонь ребенка.