Александр Пересвет - Вира Кровью

Не очень Алексей верил в такой оборот. Разве что да, в горячке боя утратит снайпер положенную осторожность. Но с другой стороны, он же тоже видит, что нас тут мало. Вернее, что я один в этом доме. А что здесь ещё один боец, он не видит. Может купиться, если ему показать как бы меня.

Ладно, попробуем. Есть на примете один подозрительный чердачок. Уж больно выгодно окошко с него смотрит прямо на их два дома. Не может снайпер его не занять.

Через две минуты Алексей сидел перед небольшим удобным прораном в крыше. Но в глубине, чтобы не отсветить случайно вражескому снайперу. Солнца нет, конечно, но бережёного Бог бережёт.

Дальше действия они отрабатывали. Не в таких условиях, конечно, как сейчас, но принцип тот же. Сейчас Шрек запускает пару раз тени в глубине комнаты. Какая-нибудь тряпочка на палке, — но так, чтобы стороннему наблюдателю, затаившемуся в сотне метров с винтовкой, казалось, что в доме движение. Потом при возможности к окну подсовывается каска, надетая на скомканное камуфло или бушлат. Рядом выставляется ствол автомата. Древняя, как сама война, обманка. Но на неё покупаются. Особенно если снайпер — не какой-нибудь там ас из спецназа, а обычный солдат.

Противник оказался не ас из спецназа. Ну, да и стоит-то тут обычная бригада, как показал пленный ещё утром. Потому рассчитано всё оказалось хоть и на дурачка, но правильно. Неопытный снайпер, горячка боя, приказ — наверняка! — от начальства «закрыть дело» до темноты, торопливость, азарт. В общем, движение, блеск малый — и Буран отправил в это движение пулю. Перекатился к другой дыре в крыше, заранее присмотренной, поглядел. Движения больше нет. Повёл стволом винтовки вправо-влево-вниз-вправо-вверх-влево — вроде тихо. Ну, то есть прежняя стрельба шла, но укры явно не видели, откуда был срезан их снайпер. Или даже не видел, что он вообще срезан. И палили просто без видимого прицела.

— Давай! — скомандовал он Шреку. Сам продолжал сторожить активность противника. И не зря: второй номер снайперской пары, похоже, узрел движение Вовки и захотел остановить его при помощи хотя бы автомата. Не смог. Остановился сам. Лёжа.

Чёрт, даже если не уйти отсюда, — он, Алексей Кравченко, уже не зря повоевал. Семерых за сегодня, которых точно он, лично, упокоил. Не считая казнённого нациста. За одну свою жизнь — хороший баланс. А скольких они ещё вместе положили…

И за отца отомстил. И пусть для кого-то суд его покажется фикцией, но это был самый настоящий народный суд. Потому что народ донбасский сделал бы с карателем то же самое. Ну, а как старший по званию офицер в данных военно-полевых условиях Кравченко вполне имел право взять на себя функции военно-полевого суда. Ибо не до юридических закавык тут. Тем более что, как Митридат тогда показал, все эти твари, подобные Лихому, давно под уголовкой и в розыске. Так что перед законом Буран чист.

Нет, гордиться особо нечем, конечно. Это если не про Лихого, а про солдатиков украинских рассуждать. Всё тот же неотвязный вопрос встаёт: да, Буран бестрепетно готов гасить карателей-нацистов, самих выбравших себе судьбу, — но когда от твоих пуль ложатся обычные солдаты, то всё равно тоскливо… Всё равно неправильное ощущение, будто стреляешь в своих. Нет, не неправильное. Ибо война. Но — досадное и тошное…

Внизу завозились. Алексей на автомате сменил позицию, откатился в угол. Если Шрек, то стукнет, как положено. Если не он — ну, граната в разгрузке лежит.

Это был всё-таки Шрек. Довольный, как слон. Притащил девять магазинов, четыре гранаты, из них две «эфки».

— Ну, ты монстр, командир, — сказал. — Знал я, как ты умеешь, но чтобы вот так — пятерых пятью патронами…

На закопчённом порохом его лице мультяшного героя просверкивала белозубая улыбка.

— Не, больше пульнул, — безразлично возразил Алексей. — Значит, парочка пуль мимо ушла. Хочешь сказать, я им зря туда гранатку потратил?

— Ну, как зря — не знаю, — хохотнул Вовка. — Но у каждого ровно по одному попаданию. И все смертельные. Двоим в шею, двоим в грудь, одному в голову. И броники не помогли. Ты их обошёл. Осколками тоже, да…

— Повезло, — пожал плечами Буран. — Медлительные оказались.

На самом деле, это стало действительно неважным — хорошо или плохо он стрелял. И вообще — хорошо или плохо воевал. Опустошение пришло. Как-то вдруг. После упокоения снайперской пары. Сейчас только одна эмоция оставалась: просто надо довести до конца этот бой. Каким бы этот конец ни был.

А в бою четыре магазина — лучше, чем две трети одного. И две гранаты — лучше, чем одна. Это обеспечивало возможность ещё пострелять напоследок от души. Хотя что значит — от души? Час боя в таких, как давеча, условиях. Это хорошо, что укропы трусят, закономерно серятся под себя, видя, сколько набили они на этой позиции сначала впятером, а теперь вот вдвоём. Вот и тянут время, не идут на последний и решительный.

Но и они попадают — Дядя Боря и Костя-Топтун подтвердили бы, если б смогли…

— Ну, что, командир, помирать тут будем? — спросил посерьёзневший Вовка, явно задумавшийся о том же. — Я гранату себе оставил… Не, ты не волнуйся, — почему-то решил он успокоить Алексея. — Это на самый крайний край. Когда патроны закончатся.

Он помолчал. Алексей молчал тоже. А что тут было говорить?

— Знаешь, не смерти боюсь, — тихо сказал Вовка. — Повидал. Но одного… опасаюсь, что ли… Вот подорву я себя. Я же самоубийцей стану? Значит, не приду я к Богу? Он же самоубийц не принимает, так ведь?

Сначала захотелось улыбнуться. Философствующий бывший криворожский бандит Шрек, да ещё философствующий на богоспасительные темы — это нечто.

А потом вспомнил. Разговор был у него на поминках Иришки. Ещё до того как Алексей тогда совсем накидался. Он, кстати, в такой степени и накидался из-за того разговора: уж больно далёкие закоулки посмертия глянули оттуда тёмными зевами в этот мир…

То был сосед Иркиной матери, с женой которого та дружила. Седатый, но крепкий и, видно, очень умный дядька. Со взглядом, ощутимо добрым и одновременно анализирующим. В разговоре, в манерах был уступчив, но чувствовалось, что где-то под этой уступчивостью была сталь. И даже не уступчивость то была. Скорее, мудрость. И вот под этой мудростью сталь была. Суровое сочетание…

Человек был непростой — главный редактор Луганского, что ли, информбюро. Да в университете ещё преподавал, как представился.

Вот из того, вроде бы фонового при тех обстоятельствах разговора, Алексею впечаталось в сознание рассуждение о самопожертвовании. Именно в бою, когда солдат идёт на самоубийство, чтобы не попасть в плен. Вспомнили Толкиена. Тот, по словам дядьки-профессора, учёным был незаурядным. И толкуя «Беовульфа», отметил деталь: героям греческой мифологии после гибели было обеспечено место на Олимпе, среди богов. Ну, вот как Гераклу. А герои северного эпоса умирают без надежды обрести жизнь после смерти. И это только усиливает их величие и жертвенность их подвига.