Артём Сергеев - Четыре рассказа

Разведчики добыли Зубову большую сумку, плотную форматную бумагу, множество карандашей — и черных, и цветных, вырезали хороший фанерный планшетик, чтобы прикреплять к нему бумагу при рисовании. Кроме обычных обязанностей, у солдат сама собой появилась забота — достать что-нибудь полезное для Зубова. На фоне обычной суровой необходимости это была приятная забота, разнообразящая и размягчающая тяжелую, суровую солдатскую жизнь.

«Солдатский вестник» — это никем не писаная, мигом распространяющаяся информация, разнесла молву о появившемся художнике по всей батарее. Затем Зубова узнали в других батареях; оттуда тоже стали приносить все, что могли. Так появился у Зубова ватман, появилась отличная акварель, которая, кстати, зимой на морозе была непригодна, появились даже пастели, цветная тушь и еще всего столько, что сумка Зубова уже не могла вместить. Тогда в одной из грузовых машин стали возить большой чемодан, который постепенно набили дополна.

Популярность Зубова росла изо дня в день. Его трудолюбию и вдохновению не было границ. Уже во всей батарее, кажется, не было ни одного солдата без Зубовского рисунка. Солдатские семьи получали портреты оторванных от дома мужчин. Рисунки Зубова вышли за пределы нашей батареи. Он оставлял их в освобожденных селах, отдавал солдатам из других батарей, а часть из них, время от времени складывал в свой большой чемодан.

Через месяц, во второй половине февраля, я был ранен, а, вернувшись в мае из госпиталя, с большим огорчением узнал, что Зубов погиб. Мне рассказали, как это случилось.

Кипучая деятельность Зубова все возрастала. Он был переведен в штаб дивизиона, где условия для его творчества были безусловно лучше, чем в батарее. У него стало еще больше возможностей для работы.

Но вот, в первых числах мая 1942 года в блиндаж штаба дивизиона ударил 210-миллиметровый вражеский снаряд. Там, где находились люди, где был Зубов, где был командир дивизиона и там, где находился чемодан с рисунками, осталась большая многометровая воронка и больше… ничего.

Так погиб художник Отечественной войны. Пусть не такого могучего таланта, как Верещагин, пусть не такого мастерства, но ей богу, не меньшего вдохновения, патриотизма и мужества. И кто его знает, сколь большого художника-солдата мы потеряли.

Ефрейтор Галета. Я знал его в Сталинграде. Разведчик взвода полковой разведки. Он выполнял по совместительству обязанности ординарца, заместителя командира полка по политической части. Украинец. Чернявый с маленькими усиками на красивом лице, всегда улыбающийся. Неутомимый весельчак, рассказчик. Глаза чуть прищурены. Красивый хороший парень. Он относился к числу заметных людей в полку. Товарищи любили его. Его фамилия часто была на языке полкового начальства. И неизменно по хорошему поводу.

28 января 1943 года, то есть в последний или предпоследний день сопротивления основной Сталинградской группировки (группировка на тракторном заводе дралась до 2-го февраля), мы поехали на крытой полуторке по трофеи. Это была «серьезная» операция, не барахольство. Составили две группы. Одну возглавлял командир полка — подполковник Чикалов, с ним был я. Другую — начальник тыла — капитан Нимон(?) Кириченко.

Надо было обеспечить полк маневром. Полевой артиллерийский полк оказался на стационаре, он не имел маневренности, был неподвижен. Почти не было автомашин, не хватало тягачей, не было никакого ремонтного оборудования, никакого штабного инвентаря.

В июле, при отходе к Сталинграду несколько орудий подтащили на подбитых танках, несколько орудий взяли на заводе «Баррикады», натики — маленькие быстроходные трактора СТЗ-НАТИ-5 взяли на тракторном, и больше в полку ничего не было. Не было санитарного, тылового, административного, штабного и интендантского имущества, а то, что было пришло в полную ветхость и не годилось.

Мы могли стоять на Волге и драться насмерть, но наступать нет. Надеяться на централизованное снабжение было трудно. Ведь был январь 1943 года, а не 44-й или 45-й год. Поэтому командир полка уделял «трофеям» такое большое значение. Это был вопрос дальнейшей боеспособности и даже судьбы полка.

Ездили несколько часов. Набрали много ценного: инструмент, приборы, телефонные аппараты, кабель, коммутаторы, катушки связи со шпулями, пишущие машинки, бумагу, карандаши, копирку, разные канцелярские принадлежности, радиостанцию, артиллерийские геодезические приборы: буссоли, стереотрубы, теодолиты, мерные ленты; медицинское имущество, медикаменты. Все это грузили на машины и отправляли в полковой тыл.

Нашли много исправных автомашин, грузовики «Оппель-Блиц», Майбахи, Хеншели, тягачи «Молли», «Штейеры», «Шкоды», нашли целую походную автомастерскую в трех больших автобусах. Оставили людей, вызвали тягачи, чтобы отбуксировать.

Въехали в селенье Гумрак. Авиагородок. Огромное летное поле, разрушенные аэродромные сооружения. Командир полка, подполковник Чикалов, стоит на подножке полуторки, я иногда вижу его через боковое окошечко фанерной будки крытой полуторки. Вдоль бортов лавочки, сидим на них. По правому борту Галета, потом я, Женя Ганнушкин, старший лейтенант Сергей Лиханкин — начальник штаба первого дивизиона, против нас трое летчиков из корректировочной авиаэскадрильи. Они обязательно захотели посмотреть, как выглядит поле боя на «сухопутье». Не видели они еще такого.

Мы часто видели их в воздухе, восхищались. Идет на своем ИЛ-2-К — корректировщики, как утюг по небу, не шелохнется, с курса не сойдет. Туда-назад, туда-назад, а сам весь, как в хлопьях ваты, в разрывах зениток, да еще Эрликоны малокалиберные трассами, как иголками в него. Идет, иногда лишь подпрыгивает от близких разрывов. Взрывной волной бросает. И так, пока не выполнит задание на корректировку, фотографирование или визуальную разведку. А вечером докладывают: еще один самолет на ремонте, повредили зенитками. Или сегодня летчик привез убитого штурмана: из Эрликона убили. И так почти каждый день.

А сегодня они с нами. Сидят притихшие, боязливо озираются. На земле они впервой. Но двое из них и в последний раз. Перед отъездом сфотографировались, они не хотели, говорили:

— У нас не принято перед заданием фотографироваться. Плохая примета.

Мы смеялись:

— Так то перед вашим заданием, а у нас каждый день стрельба и двадцать четыре часа подряд. Не поймешь, где «перед» заданием, а где «после него». Будешь суеверным, за всю войну карточки не останется.

Все же уговорились сфотографироваться. Вернее, не уговорили, а пока уговаривали, солдат наш, Мелехов — москвич, — успел щелкнуть ФЕДом. Я дал ему свой аппарат, которым было сделано так много фронтовых снимков. Интересно, что на этом аппарате стояла дата выпуска — 22 июня 1941 года (не на корпусе, конечно, а в приложенном к аппарату формуляре). И хорошо, что сфотографировали.