Василий Соколов - Привала не будет [Рассказы о героях]

Космы, дыма по-прежнему окутывали землю. И Дмитрий Буланцев, прячась в дыму, пополз на гумно, ввалился в какую-то яму. Здесь его и застала ночь.

В эту тревожную ночь он не сомкнул глаз, хотя чувствовал себя совершенно разбитым. Испытывал страшный голод, хотелось пить. Руки дрожали, отказывались повиноваться. В ушах стоял неутихающий шум. И все тело налилось тяжестью. Он хватался за грудь. «Знамя со мной», — шептал он. На душе становилось легче.

Скоро застигнет рассвет. Нужно пробираться к своим. Но идти не было сил. Буланцев подполз к ближайшему стогу соломы, забрался на самую макушку, где, как ему казалось, было безопаснее. Тут, зарывшись, он пролежал до утра.

Днем Буланцев видел все, что творилось на селе. Вражеские солдаты суетливо заглядывали в хаты. Дважды они подходили к сгоревшему дому, в котором размещался штаб. Растаскивали бревна, через провалы окон забирались внутрь. Потом ушли и скоро опять вернулись. Их привел офицер, щеголеватый, в высоко заломленной фуражке. Он то и дело кричал, тыкая рукой в развалины, и солдаты вновь принимались растаскивать обугленные бревна, ворошили горы камней и пепла. Видно, кто-то донес, что в доме находился русский штаб. Ничего не найдя внутри, немцы начали шарить вокруг. Разбрелись по гумну, заглядывали в погреб, копали землю подле старой груши. «Ищут… Неужели меня?» — с тревогой подумал Буланцев и, словно в забытьи, схватывался за грудь, гладил теплый и гладкий шелк знамени.

Медленно тянулся день. Буланцев, переживая, не чаял, когда стемнеет. Но и наступивший вечер ничего доброго не сулил. Немецкие танкисты облюбовали стог соломы и подогнали сюда один танк. В те минуты, пока танк подъезжал, лязгая гусеницами на повороте, Буланцев лежал ни жив ни мертв. Наконец заурчал во всю силу мотор и, словно поперхнувшись, заглох.

Нервный озноб колотил Буланцева. Так наступила ночь. Ни единый звук не нарушал глухую тишину, только где-то в отдалении тяжко вздыхала канонада. Она напоминала о том скором и радостном времени, когда вернутся сюда наши. На рассвете немецкий танк убрался. Буланцев высунулся из соломы, пристально огляделся: по улице ходили немецкие часовые, на окраине села тоже были солдаты; оттуда ветерок доносил запах паленых кур. До ужаса, до потемнения в глазах захотелось есть. Пришлось терпеть, превозмогая голод.

Дальше оставаться в соломе Буланцев побоялся: могли брать на подстилку и обнаружить его. Он решил спрятаться в силосной яме, замеченной им раньше. Осторожно выбрался из стога и пополз. Целых два дня пробыл он в этой яме, пока наконец не услышал шум боя. Снаряды начали залетать и сюда; ухали на гумне и в поле. Буланцев догадывался, что фашисты, наверно, сами попали в ловушку. Скоро они действительно заметались по улицам, быстро убирались куда-то в дальнюю балку.

А над селом птицей взлетели возгласы:

— Наши!.. Наши пришли!

Только теперь Дмитрий Буланцев понял, что его мучениям и страданиям пришел конец, вылез из ямы и невольно сощурил глаза: так ослепили лучи осеннего солнца. Он глубоко вздохнул, ощутив на себе обернутое знамя. Прерывисто дыша, снял гимнастерку, раскатал полотнище, взялся за концы руками, и вот оно полощется, шелестит, мягко ласкает лицо, алое полотнище. И в эту минуту не было для знамёнщика Дмитрия Буланцева большей награды и счастья, чем видеть родное знамя, не раз полыхавшее ярким пламенем над полем боя, пробитое осколками и зовущее к новым ратным подвигам.

Тревожна ночь перед боем. Не спится солдатам. Лежат они, два товарища, на прибрежной сочной траве. Над ними тихое, бездонное небо. Ветра нет. И тишина успокаивает. Мелькнет в небе, точно огонек брошенной папиросы, одинокая звезда, да послышится шорох ночной птицы, и опять вокруг первозданная тишина. Но почему не спится? Отчего в голову лезут мысли и, подобно нити, тянутся, переплетаются, и, кажется, нет им конца, неуемным мыслям.

Гасрет Алиев согрелся под брезентовой плотной палаткой и лишь теперь почувствовал невероятную усталость: ноги ныли, как отбитые, по всему телу расходилась нервная дрожь. В голове стоял неутихающий шум. — Федя, не спишь? — обратился Алиев к своему соседу.

— Нет, — ответил Денисюк.

— Интересно, что нам сообщит Шпаковский?

— Уж как долго задержался он в штабе, — уныло проговорил Денисюк.

— Наверно, пойдем за Днепр…

Где-то вдали раздались гулкие орудийные выстрелы, раскатистым эхом долго еще будоражили они широкую и сонную гладь реки. Потом дробно застучали, вспоров тишину, крупнокалиберные пулеметы. Звуки их сильно напомнили гул неожиданно пущенного барабана молотилки.

— Война. Она не щадит, — произнес Алиев. — Лежу и думаю: сколько уносит жизней, таланты гибнут…

— Тысячи сирот остаются, — тихим голосом добавил Денисюк.

Зашуршала палатка. Алиев приподнялся на локтях. Глаза освоились с темнотой, и казалось, немного посветлело. Друзья переглянулись. При лунном свете их лица были иссиня-бледными.

Федор Денисюк совсем недавно пришел в полк, но на фронте быстро сближаются: он познакомился с Гасретом. Старший сержант Денисюк, на вид лет тридцати, молчаливый и сосредоточенный, оставаясь таким даже в минуты радости, как-то быстро располагал к себе. Он был худощавый, но жилистый, отличался выдержкой, хладнокровием. Всякое дело, которое поручалось Денисюку, выходило из-под его рук прочным, основательным. Деловая, хозяйственная струнка наблюдалась у него во всем. Он был опрятен, даже старую, просоленную потом гимнастерку умел так помыть и отгладить, что она казалась новой. И в короткие минуты, отведенные для отдыха, он не успокаивался, пока не создавал немудрящего фронтового уюта.

Его товарищ Гасрет Алиев был иного склада. Стройный, выше среднего роста, с открытым, тонко очерченным лицом и большими горячими глазами, он был истым горцем, человеком порывистым, восторженным и мечтательным. Особое пристрастие Алиев питал к природе. Окопная жизнь, постоянная сырость, холод не убили, а еще больше разожгли в нем самозабвенную любовь к земной красоте.

Разные по характеру, Денисюк и Алиев были связаны одной судьбой и с первого дня, как встретились в роте, крепко сдружились. Правда, этому немало способствовал один случай.

Их послали в ночную разведку. Денисюк вернулся раненным и некоторое время ходил с забинтованной грудью. Когда в кругу товарищей заходил разговор о случившемся, Алиев с уважением кивал на своего друга:

— Для меня он дороже брата. Жизнь мне спас.

И начинал рассказывать, как было дело. Ночью они пробрались за линию фронта. Вначале шли спокойно, но на исходе ночи, когда заалела полоска зари, перебежав через шоссейную дорогу, они совсем неожиданно в бурьяне напоролись на немецкую засаду. Три немца выросли перед ними точно из-под земли, и один вдруг направил винтовку со штыком прямо на Гасрета. Он вздрогнул, на миг остолбенел, и не миновать бы ему гибели от вражеского штыка, если бы не подоспел Денисюк. Он рванулся сбоку на немца и отвел штык от товарища. Сгоряча выдернул из-за пояса малую лопату и ударом по голове свалил фашиста намертво. В тот же миг Алиев ударом ножа прикончил второго немца, а потом набросился на третьего, долго возился с ним, пока не связал ему руки.