Владимир Клипель - Медвежий вал

Хрустнула ветка под ногой часового, подошедшего разбудить своего сменного. Крутов повернулся, поплотней натянул на уши пилотку...

...Беспокойно стрекотала сорока. Крутов открыл глаза, долю секунды соображал, где находится, и резво вскочил на ноги. Крепкий сон вернул ему утраченную было бодрость. Солнце стояло уже высоко, от ночной сырости осталась только роса в тени. Боец, недавно сменившийся с поста, еще спал, а Мазур сидел невдалеке и старательно протирал автомат. На разостланной перед ним телогрейке поблескивала грудка золотистых патронов.

— Много спать — добра не видать!

— Куда мне его — добро? — отозвался Крутов. — Где остальные?

— Отошли оглядеться.

За несколько дней у Мазура отросла колючая и густая борода. Смуглый от природы, он теперь почернел еще сильнее. Невозмутимый, он никогда и ни с кем не ввязывался в споры и только иногда позволял себе короткую реплику. К войне солдат относился, как к суровому свершившемуся факту, разведку не любил и не скрывал своей неприязни к этому беспокойному занятию. В группу его назначили за необыкновенную силу, которая, считали, могла пригодиться. Крутову нравились его трезвые рассуждения и деловая сметка. В речах и поступках Мазур порою бывал грубоват, но никто не обижался, все понимали, что это у него от простоты душевной, а не от циничного взгляда на жизнь.

Подошли разведчики.

— Что видели хорошего?

— Здесь рядом высотка небольшая, оттуда все здорово видно, — сказал Григорьев — чернявый паренек с мечтательными карими глазами. Григорьев был еще человеком без биографии, поскольку в армию пришел совсем недавно, и если попал в разведку, так потому, что, окончив десятый класс, понимал немного по-немецки. Считали, что у него все впереди: будут вокруг хорошие люди, так и он хорошо проявит себя.

— Красота какая вокруг, товарищ командир, — с улыбкой, осветившей юношески свежее лицо, сказал Григорьев. Крутов, и сам неравнодушный к таким понятиям, как красота, на этот раз отнесся к сообщению солдата несколько иронически:

— Деревня где-нибудь горит или еще что?

— Не-е, какая деревня... Кругом лес, вблизи желтый, а где далеко — синий-пресиний, без конца и краю...

Мазур хлопнул себя по ляжкам:

— Дите! Да разве командиру это интересно?

— Дорога просматривается, которая с Бель-Карташевской идет, — ответил за Григорьева другой боец. — Мы наблюдали, но пока на ней — никого.

Крутов достал карту, и разведчики мигом сгрудились вокруг него.

— Пойдем на Стасьево, — сказал он. — Посмотрим, что там готовит немец. Времени у нас в обрез, поэтому будем идти и днем и ночью, где лесами, где проселками. Опасно, но ничего не поделаешь. А оттуда...

— Назад?

— Да. К своим!

— Скорей бы, — сказал Мазур. — Надоело по кустам мотаться. — Он подумал и, вздохнув, высказал то, что больше всего его занимало: — Как-то там дома без нас? Может, письма уже поприходили...

Задумчивые, величавые, поникнув ветвями под тяжестью раззолоченной листвы, стояли на пригорке березы. Среди пламеневших осинников островками поднимались заросли глухих темных ельников, выставивших в голубое небо острые пики верхушек. А вдали, насколько хватал глаз, раскинулось сырое урочище с редкими сосенками-недоростками. Там болота, мхи, топи. Они расстилались необъятные, сливаясь с небом в мареве сияющего осеннего дня.

«Левитановские места. — Крутов вздохнул: — Вот бы где побыть недельку-две с красками». Безмятежность. Но он не верит ей. За каждым кустом их может подстеречь здесь вражеская пуля. Он долго обшаривал лес глазами, но в окулярах бинокля — только желтая листва да мохнатые еловые лапы. Над небольшим просматриваемым участком дороги поднялось облачко пыли. Оно двигалось. Бойцы вглядывались и строили догадки.

— Жителей гонят, — сказал Крутов и опустил бинокль. — Среди взрослых — дети. Эх!..

Разведчики стали спускаться с пригорка. Всколыхнулась за ними потревоженная листва и замерла.

Реки образуются из слабых ручейков, снежные обвалы от сорвавшегося с кручи комка снега, большие дела от заботы о рядовом солдате. Сливаясь с заботами о других, они перерастают в крупные неотложные вопросы о снаряжении и продовольствии, боеприпасах и горючем, транспорте и дорогах, санитарном обслуживании и пополнении, о поддержании бодрого духа и веры в победу у всей этой массы людей, поставленных под ружье и вверенных Березину.

Как всегда, самая напряженная работа пришлась на ночное время. Березин лег спать поздно, и когда зазвонил будильник, им же самим поставленный на шесть часов, он долго не понимал, почему и откуда такой назойливый звон. Он рывком сбросил с себя одеяло и, стараясь не смотреть на примятую подушку, вышел в рабочую комнату.

— Доброе утро!

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Что нового? — спросил Березин у дежурного офицера.

Офицер был готов к этому вопросу и стал неторопливо докладывать обстановку в соединениях. Эта короткая информация, как и всякий другой шаг, была предусмотрена укладом военной жизни, и для нее существовала лаконичная, внешне безыскусственная, но точная и проверенная опытом форма.

— ...Противник активности не проявлял... — выслушав несколько стандартных примелькавшихся фраз, Березин схватил существо донесения. Остальное было неважно. Мысли его сразу переключились на другое, хотя он и продолжал слушать.

— Результаты разведки?

— Пленных взять не удалось, товарищ генерал, но у Дыбачевского группа разведчиков вернулась из-за линии фронта. Начальник разведки еще не мог сообщить подробностей.

Поблагодарив офицера, Березин взялся за телефон:

— Что у вас? — спросил он Дыбачевского. — А, это та самая группа, понимаю... Так вот, разведчика немедленно ко мне. Дайте ему свою машину.

— Будет исполнено, товарищ командующий.

— Группа явилась очень кстати, — одобрительно сказал Березин. — Как вы считаете, офицер толковый?

— В моей дивизии, — Дыбачевский сделал нажим на эти слова, — нет плохих офицеров, товарищ командующий!

— Ну-ну, надеюсь... Может быть, следует кое-кого представить к наградам?

— Я только что хотел просить вас об этом.

— Тогда займитесь этим вопросом.

— Слушаюсь!..

Оставив телефон, Березин не мог освободиться от размышлений о Дыбачевском. Он знал его уже давно и все-таки не сумел разобраться в его характере: «Честолюбив... Хлебом не корми, дай отличиться... Вроде решительный, волевой, ничего плохого не скажешь, а звон не тот... Не тот — определенно...»

— Балуй! — донесся до него с улицы сердитый окрик. Березин взглянул на часы: подходило время прогулки. Он оделся и вышел на крыльцо. Широкоплечий, подтянутый боец держал в поводу лошадей — свою и командующего, — взнузданных и оседланных. Вороной жеребец нетерпеливо бил копытом землю и, выгибая шею, косился злым фиолетовым глазом.