Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Я понял, что спорить и доказывать свою правоту бесполезно.

Когда я выходил, генерал крикнул в дверь:

— Радлов!

Я слышал, как генерал сказал майору, с которым я столкнулся при входе: «Напечатайте приказ об освобождении Хведурели и переводе его в другой дивизион. Командиром полка назначить начальника полигона подполковника Яхонтова».

К затылку мне словно приложили раскаленную сковороду. Щеки запылали, точно меня отхлестали крапивой.

Да, ловко провел меня начальник полигона! И не только меня, всех обвел вокруг пальца! Но куда он денется, фронт — не полигон, и его убожество проявится в первый же день, в первом же бою!

Капитан снова вежливо предложил мне место, я сел и стал ждать. Пока напечатают приказ, пока вручат его мне, пройдет немало времени.

Поздно вечером я вернулся в полк.

Меня, видимо, ждали.

В штабе находились мои заместители, начальник штаба и его помощники.

Я взглянул на них и сразу понял, что они всё знают.

— Вам-то что! Вот нам как быть теперь? — махнул рукой мой заместитель по хозяйственной части.

Больше всего я опасался, что мне будут сочувствовать и соболезновать, но, убедившись, что никто не думает этого делать, я облегченно вздохнул и даже повеселел.

— Чего вы носы повесили, досталось ведь мне, а не вам?

— Было бы хуже, если бы вы повесили нос, а нам было бы весело, — ответил мне начальник штаба.

— Веселиться мы будем тогда, когда уберут подполковника, — проговорил мой заместитель майор Степаков.

Вскоре в штаб пришли командиры батарей, впервые без вызова.

Я не спросил о причине их прихода, и они молчали, но все было ясно и без слов.

Душа моя ликовала, я убедился в их искренности и расположении ко мне.

Многие офицеры полка были переведены к нам с Дальнего Востока и из Забайкальского военного округа, и, хотя теоретически были хорошо подготовлены, боевой закалки им, конечно, не хватало. Я как фронтовик всеми силами старался помочь им.

Кто знает, сколько бессонных ночей провел я, изыскивая новые средства артиллерийского тренажа, читая небогатую военную литературу, которой мы в то время располагали!

Я был счастлив, что мои труды оказались не напрасными и люди, ради которых я недосыпал ночей, чувствовали мою заботу и отвечали мне благодарностью.

Беседа наша становилась все откровеннее. Я сожалел о том, что до сих пор мне редко удавалось вот так, по душам поговорить с теми, с кем мне не сегодня-завтра придется идти в бой.

Да, порой неожиданный исход самой сложной и трудной ситуации в жизни более памятен и поучителен, нежели вся прежняя долгая жизнь.

Но вскоре я стал замечать, что мы несколько переборщили. Офицеры откровенно, не опасаясь, выражали свое недовольство назначением нового командира. Многие просились в дивизион, в который меня направили, хотя знали, что это невозможно.

Вспомнились мне памятные слова моего первого командира: «Отдавать приказы может каждый военный, но не всякий может предвидеть последствия приказа».

Страсти разгорались, и я, почувствовав, что это может привести к нежелательным результатам, сказался усталым и направился к себе.

Вдруг я услышал за собой шаги и оглянулся. Меня догнал сержант Рыкулин.

— Товарищ майор, подполковник просит вас зайти к нему.

— Где он?

— У себя.

К моему удивлению, в поведении и голосе сержанта я почувствовал больше уважения, нежели прежде. Странно, подумал я, следовало ожидать обратного.

Я раздумывал, идти ли тотчас к подполковнику или же сперва заглянуть к себе и собраться в дорогу. Но желание поскорее покончить с неприятной встречей и еще более неприятным ритуалом оказалось сильнее.

Изба, в которой жил подполковник, состояла из нескольких комнат. Еще в первый день моего приезда подполковник предложил мне поселиться у него, но я предпочел жить один и быть ближе к подразделениям. С тех пор я не бывал в этом доме, стоящем на пригорке особняком.

Мы прошли через скрипучие сени, пропитанные запахом плесени и затхлости, и мой спутник постучал в обитую войлоком дверь.

Заскрипели половицы пола, и дверь открыл сам подполковник.

Он лихо щелкнул каблуками, молча, с достоинством склонил голову и широким жестом пригласил меня войти.

«Уже вошел в роль», — улыбнулся я про себя. Впервые за время нашего знакомства не подполковник зашел ко мне, а я к нему.

— Мне сказали, что вам дали хороший дивизион…

— Во всяком случае, он не лучше того, что получили вы…

— Думаете, такое уж счастье этот ваш полк? Можно подумать, я просил его. Мне, если хотите знать, сейчас положено руководить не менее чем артиллерийской бригадой!

— Ну да, конечно, Абросим не просит, а дадут — не бросит, — съязвил я.

Подполковник сделал вид, что не понял моих слов.

— Я солдат, — невозмутимо отвечал он, — и люблю сильные выражения. Говорят, человек не видит собственного зада. И вы не видите своих недостатков в работе. А я все отлично вижу. Мне после вас предстоит столько, что не знаю, с чего начинать.

— Я тоже, к вашему сведению, солдат и так же прямолинейно скажу вам: начинайте с зада, — посоветовал я.

— Вы, оказывается, настроены шутить! А мне не до шуток. Теперь ваши ошибки и промахи висят на моей шее. Вы всех в полку распустили, якобы хотели воспитать в них инициативу. На самом же деле солдаты у вас недисциплинированные, командиры батарей смотрят на это сквозь пальцы, штабники ни к черту не годны, интенданты — плуты…

— Только вы один честный и достойный человек, не так ли?

— Товарищ майор, я от вас многое терпел, но впредь терпеть не намерен. Не имею права! И раньше не имел, но…

— А быть бесчестным имели право? — тихо спросил я.

— Что, что?… А что вы называете бесчестным?

— Клевету, вероломство, ложь, желание утопить других, чтобы самому выплыть…

— Эх, майор, майор, как вы молоды!.. — сказал подполковник и наигранно захохотал.

— Вы написали командованию, что я интересуюсь зарубежными передачами, тогда как вы сами их слушали и потом пересказывали мне; вы утверждаете, что я сам, по доброй воле, посылал вам офицерский паек, в то время как ваш сержант всеми правдами и неправдами вымогал для вас доппаек, за что и был наказан; вы пожаловались генералу, что я, желая задобрить вас, послал вам новую форму, в то время как вы сами выклянчили ее у меня; жалуетесь, что интенданты мошенничают, а сами незаконно взяли на складе портупею.

— Что поделаешь, если бы и меня, вроде вас, понизили в должности, я был бы, наверное, взбешен не меньше вас… Продолжайте, продолжайте, вас любопытно слушать… — Он облокотился на спинку стула, заложил ногу за ногу и изобразил полное внимание. Но вдруг, словно вспомнив что-то, наклонился ко мне: — Хотите, раскроем друг другу карты. Едва вы появились у нас, я решил познакомиться с вами поближе, чтоб узнать, с кем имею дело. Военный человек должен быть смел на выдумки, вот я и придумал свой способ распознать вас. Имел я право умолчать обо всем, что видел и узнал? Разумеется, нет! Я человек долга и был обязан доложить все людям, которые решают мою и вашу судьбу. И доложил. Здесь все очень просто и ясно. Так какое вы имеете право обвинять меня?.. Не лучше ли нам и впредь оставаться друзьями?