Рудольф Бершадский - Смерть считать недействительной [Сборник]

Однако даже ему пришлось сдаться. И он доложил в Ташкент, что, как это ни невероятно, но, может быть, Ларион Васильев — действительно Васильев Илларион.

Ташкент запросил Москву: как быть? Москва приказала: разберитесь сначала сами, кто этот ваш Ларион-Илларион, а уж потом запрашивайте, что с ним делать, — не дети, мол!

И Васильева, на всякий случай приодев в новое обмундирование, но тем не менее под неослабным надзором майора и еще нескольких офицеров, доставили в Ташкент. Зачем, почему — ему объяснять не стали. Но без перерыва задавали вопросы. И — что казалось ему бессмысленным! — одни и те же, одни и те же.

В Ташкенте история повторилась. За исключением лишь того, что до Ташкента самым старшим начальником изо всех, кто с ним разговаривал, был майор, а в штабе округа уже никто ниже генерала его ни о чем не спрашивал. Но и генералы вели себя так же: спрашивали об одном и том же, об одном и том же…

И тоже отступились: кажется, действительно настоящий Васильев!

Впрочем, кто-то подал отличную мысль: ведь он утверждает, что он — из-под Алма-Аты, Алма-Ата же — рукой подать. А что, если отправить его в Алма-Ату на очную ставку с женой и «треугольником» совхоза, где он якобы работал и откуда опять-таки был якобы мобилизован в Панфиловскую дивизию?

Мысль встретила живое сочувствие, и Васильева немедленно — но, естественно, по-прежнему не одного — препроводили в отдельном купе в Алма-Ату.

Правда, он постепенно начал меняться в поведении. Стал груб в обращении. Сам понимал, что стал грубее, но не мог уже больше терпеть, что его столько дней подряд спрашивают всё об одном. Ведь он всегда и на все отвечал правду, только правду — чего от него еще хотят?! Полковники, генералы глаз с него не сводят… Что он: дезертир? предатель? Спросил раз: «Да объясните мне, товарищи начальники, ну что я такого сделал, что вы мне ни в чем не верите?» — а ему в ответ молчат…

Очная ставка в Алма-Ате подтвердила, что он — это он.

Мы на пресс-конференции, понятно, заинтересовались подробностями: как она протекала? Но Васильев не желал вдаваться в подробности. На все вопросы отвечал преимущественно одно, глядя исподлобья:

— А это уже до вас проверяли! И в Ташкенте генералы, и в Москве!

После Ташкента и Алма-Аты его возили еще в Москву, он считал, что этого достаточно, и смысла в пресс-конференции не видел. Тем более что среди нас не было не только генералов, но тогда еще, кажется, никто из нас и звания полковника не имел.

Все же, на один цикл вопросов, связанных с очной ставкой в Алма-Ате, он ответить согласился.

Мы спросили его:

— Вы говорите, вас доставили в Алма-Ату. В Алма-Ату или прямо в ваш совхоз, к жене?

— В Алма-Ату.

— И жена приехала туда же?

— Да.

— Она вас сразу узнала?

— А что, я ей не муж?!

— Но вы ведь только что рассказывали о письме, которое она вам прислала в Ашхабад!

— Так это она думала, что кто-то чужой к ней подъезжает, в примаки набивается.

— А в Алма-Ате она, значит, сразу вас признала?

— Вы что, глухие, что ли? Не слыхали, что я уже сказал?!

Он был просто яростен, когда ему задавали один и тот же вопрос дважды.

— Товарищ Васильев, ваш совхоз далеко от Алма-Аты?

— Нет, недалеко.

— Не скажете, сколько примерно туда езды на машине?

— Какая машина. Какая погода. Часа полтора. Или два.

— А вы из Алма-Аты съездили туда?

— Не возили меня.

— И так и детей своих не видели?

Он снова разозлился:

— Сказал вам, что не возили, ну и не возили. Чего вам еще надо?!

Нам еще много чего надо было! Но подполковник из наградного отдела штаба фронта, проводивший пресс-конференцию, строго посмотрел на часы и заявил, что пора «закругляться». Тогда, быстро пробежав записи в блокнотах, мы обнаружили, что за всеми этими злоключениями Васильева в Ашхабаде, Ташкенте и Алма-Ате почти ничего не узнали от него о самом бое у Дубосекова. И кто-то решил спешно наверстать упущенное.

— Товарищ Васильев, а как вот вы, лично вы, сражались в бою у Дубосекова с танками?

— А я не лично, — неожиданно остро отреагировал Васильев на нелепый вопрос. И повторил: — Не лично. Я вдвоем в окопе был. С Сенгирбаевым. Он все учил меня: «Не спеши, Васильев. Идет танк — пусть идет. Он не в сторону идет — на тебя идет. Значит, все равно он с тобой не разминется, успеешь еще с ним встретиться! Но когда подпустишь его совсем близко, знай: он тут слепой! Вот и бросай в него бутылку из окопа! На броню, в башню!» Три танка мы с Мустафой так зажгли, а перед четвертым его убило. Враз. Охнуть не успел. Ну, я и озверел. Помню, подумал только: «Мустафа, друг, не пропущу их дальше! Никуда!» Выскочил из окопа как был в гимнастерочке — мы с Мустафой шинели еще раньше скинули, чтоб они не мешали нам, — и ка-а-ак ахну последнюю бутылку!..

Васильев замолчал. Чувств у этого человека было больше, чем слов. Следовало и нам проявить хотя бы уважение к его молчанию. Но нас предупредили, что пресс-конференция вот-вот будет закрыта…

— Товарищ Васильев, но вы же говорили, что Сенгирбаев учил вас не выскакивать из окопа, когда на вас идет танк, и правильно учил! Почему же вы все-таки выскочили? Разве не страшно: один на один против такой махины?! В окопе ведь надежней!

Васильев не то презрительно, не то иронически посмотрел на задавшего вопрос. Затем усмехнулся.

— Кому страшно? Мне страшно? Нет, товарищ капитан, — и тусклый голос его вдруг зазвенел, впервые за всю пресс-конференцию зазвенел металлом, — нет, товарищ капитан, это ему должно было в танке страшно стать, если я против него в одной гимнастерочке не боюсь!!

Это случилось мгновенно: полное превращение человека! И те из нас, чей взор в ту минуту был обращен к листкам блокнота, а не к Васильеву, даже растерялись: когда это произошло, что вместо малозаметного, приметного лишь своей раздражительностью и обозленностью человека, вдруг возник, едва он вспомнил ту схватку, легендарный герой — такой, какие существуют лишь в бронзе и мраморе памятников? Он стоял перед нами живой!

Подполковник из наградного отдела деловито поднялся с места.

— На этом мы закончим беседу с тт. Васильевым и Шемякиным. Орден Ленина и Золотая Звезда будут вручены им в Панфиловской дивизии, но ваш приезд туда излишен. В дивизии есть своя газета, в ней это и будет отражено. Понятно?

…На том и обрываются мои записи на пресс-конференции. Больше я ни товарища Васильева, ни товарища Шемякина не видел, убраны ли их имена с надгробья на братской могиле у разъезда Дубосеково, не знаю, но я интересовался их судьбой, и мне сообщили, что оба они по-прежнему живы, вернулись в Среднюю Азию, работают и получают пенсию.

1963

Капитан Козаченко собирался выйти из части засветло, но не рассчитал, что ему еще придется оформлять выписку продуктов. А со всякими делами, касавшимися питания, у них на Ленинградском фронте что ни день становилось все строже.