Эдуард Хруцкий - Граница. Библиотека избранных произведений о советских пограничниках. Том 2

— Мальчишка ты, Новиков, совсем зелёный… Ну, кто тебя за язык тянул!.. Много говоришь. В пятницу не рекомендуется. Вредно в пятницу — несчастливый день. Как понедельник.

Издалека, из такого далека, что слова будто бы размывало, как на испорченной патефонной пластинке, Новиков скорее угадал, нежели расслышал голос начальника заставы, спокойный, неузнаваемо тихий:

— Не все черти с рогами, Алексей, не всё. Бог не выдаст — свинья не съест. Голякову я тебя не отдам. Иди спать. Давай поспи, сколько удастся. Ну, давай, Алексей, спать отправляйся… Ни в кого ты не стрелял.

— Товарищ старший лейтенант, я не хочу…

— Кажется, ясно сказано!

— Да я…

— Разъякался.

— Выслушайте… Я сам за себя отвечу.

— Мне твое прекраснодушие ни к чему, парень. Ты это брось. Шагом марш — спать! — И старший лейтенант вдруг заорал не своим голосом: — Спать!

Иванов отвернулся к окну.

От дубовой рощи или ещё откуда-то затрещала ранняя птица — нелепый клекот с тонкими переливами, поди разбери, какая такая птаха стрекочет. Иванов достал из ящика письменного стола лист чистой бумаги, карандаш и линейку с делениями, вывел на листе печатными буквами: «Схема», откинул голову и посмотрел издали, не замечая Новикова, скорее — не желая замечать присутствие постороннего человека.

Просто так взять и уйти Новиков, не мог, хотя понимал, что старшему лейтенанту неприятно его видеть, может, даже противно. Давящее чувство вины перед командиром удерживало на месте, не позволяло отмерить три с половиною шага от вешалки до двери по затоптанному полу в желтом квадрате свежеокрашенных плинтусов. Виноват, ничего не скажешь.

При всем том он не сожалел о содеянном. Даже подмывало сейчас, не откладывая, сказать об этом старшему лейтенанту, заявить без околичностей, что, если снова окажется в такой ситуации, не позволит себя унижать, опять применит в дело оружие, уже не одиночным — автоматной очередью шуганет.

Но Иванов занялся делом. Близко наклонившись к столу, вычерчивал схему. Он решительно не хотел замечать присутствия Новикова. Конечно, не хотел. После такого — любой командир не захочет. Кому приятно, когда подчиненные плюют на твои приказы! Но тут же протестующе вспыхнуло в сознании: «Никто не просил брать на себя вину. Ни к чему заступничество. На допросе скажу следователю. Всю правду».

С этим решением пришло некоторое успокоение. Он не собирался идти на заклание, смиренно, будто овца. Следователю выложит, как было. И спросит — почему нельзя сдачу давать, когда тебя кулаком по роже?..

— Разрешите идти?

От излишне усердного нажима в руке Иванова сломался грифель карандаша.

— Завидую тебе, — сказал он вдруг, кладя на стол карандаш, — холостяк…

Сказал, как пощечину отвесил.

— Пожалуйста, не думайте… Я сам за себя отвечу и следователю скажу, как было. Не надо за меня заступаться, товарищ старший лейтенант.

Иванов странно посмотрел на него долгим и непонятным взглядом. Глаза у него были воспалены от хронического недосыпания.

— Приказы полагается выполнять, Новиков, — сказал он тихо, без привычной сухости. — Мы военные люди, на службе. Не у тёщи на блинах. — Незнакомая улыбка тронула его губы. — Я, правда, забыл, у тебя ведь нет тёщи.

У Новикова от этих слов стиснулось сердце. Обычные, не очень понятные, они затронули душу, и от прежней ожесточенности следа не осталось.

— Товарищ старший лейтенант…

— Давай без лишних эмоций. Спать отправляйся. Успеешь пару часиков прихватить.

Спать он не пошёл. Знал: ляжет на койку и будет ворочаться с боку на бок на соломенном матраце, как на горячих углях, перебирать события суматошной ночи, наново переживать их — до малейшего оттенка, вникать в произнесенные Ивановым слова и отыскивать потайной смысл.

Сказанное Голяковым было яснее ясного.

Спать не хотелось.

В комнате для чистки оружия он был один. Пахло ружейным маслом, махорочным дымом; терпковатый масляный дух напитал пол, стены, деревянный стол, весь заляпанный жиром, испещрённый зазубринами.

Почистить оружие было нехитрым делом. С этим Алексей управился быстро. Без нужды прошелся по стволу автомата чистой ветошкой, собрал в обрывок газеты грязную паклю, принялся вытирать со стола кляксы масляных пятен.

За этим занятием застал его дежурный.

— Кто тут шебаршит? — спросил, будто оправдывался. — Чего не ложишься?

— Да так.

— За так ничего не дают.

— А мне ничего не надо.

— Так уж не надо.

Что-то он знал, дежурный, знал и темнил. Это чувствовалось по блеску глаз, по тону, по всем тем нехитрым признакам солдатской дипломатии, какие угадываешь сразу, с первых же слов, особенно когда у тебя у самого все обострено и натянуто, как струна. В таких случаях должно прикинуться равнодушным, пройти мимо, как будто перед тобою телеграфный столб. Уж тогда какой хочешь конспиратор не выдержит.

Новикову было не по себе, какая теперь дипломатия!

— Зачем пришёл?

— Я, что ли, за твоего Ведерникова автомат стану чистить? Распустился…

— Что ещё?

— Поднимай его. Пускай приведет в порядок оружие. В армии нянек нету. И денщиков — то ж самое.

— Почистит.

— Черненко из твоего отделения?

— Знаешь.

— Двух патронов не хватает в подсумке.

— Найдутся. Дальше?

— Дальше, дальше… — деланно рассердился дежурный. — А ещё про тебя был разговор.

— Подслушивал?

— Голяков докладывал майору Кузнецову…

Под ложечкой ёкнуло. Самую малость. Нетрудно догадаться, о чем докладывал старший лейтенант Голяков начальнику погранотряда. Но догадываться — одно, знать — другое.

— Старший лейтенант в канцелярии?

— Бреется, — обиженно буркнул дежурный. — Лёшк, — спросил, помолчав, — ты чего натворил?..

— Для кого Лёшка, для тебя — «товарищ младший сержант». Запомнил? — Он сам не понял, шутя ли обрезал парня или всерьёз. Но, впрочем, тут же смягчил свою резкость: — Ничего я не натворил, годок. Службу служил. Как надо.

— Голяков докладывал, вроде ты по немцам стрелял, на ту сторону, а старший лейтенант Иванов тебя покрывает. И ещё про дознавателя чего-то… Это кто такой, дознаватель?

— Человек.

— Выдуриваешься. Ваньку валять каждый может. К тебе с открытой душой, как другу…

В соседней комнате затрезвонил телефон, парень опрометью бросился к аппарату и через секунду в служебном рвении зачастил слишком громко: «Так точно!», «Никак нет!», «Есть!», «Есть, товарищ майор!».

Вот завертелось, без страха подумал Новиков. Страха он не испытывал. Верил в свою правоту. Почему верил, на каком основании — даже объяснить себе не мог. Пришла злость. Молчаливая, безотчетная злость.

— Майор Кузнецов! — испуганно сообщил дежурный. — Выезжает…