Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

Старуха перестала плакать и запричитала с испугом, в котором слышалось облегчение:

— И как это, внученька, мы, бабы, не догадались? Ведь старик-то правду говорит — обманут! Как есть обманут, вокруг пальца обведут!

Оба пустились вспоминать, какие обманы бывают на свете, а старик, рассказывая один древний случай с барышником, даже приврал, назвав того немцем, хотя был он обыкновенным литовским жуликом.

— Ну что же… — Не слушая их больше, Аляна поднялась с места. — Вам ваш кабан дороже, чем жизнь моего мужа, бог с вами.

На нее накинулись с упреками. И как язык-то у нее повернулся такое выговорить?! Да они за нее оба с радостью умрут хоть сию минуту. Никого у них и на свете нет, кроме нее да ее матери! А она им все равно, что дочка…

— Но подумай сама, малютка, отдать нашу красавицу, такую чудную свинку, которую мы, как ребенка, кормили и лечили, ночей недосыпали, когда она заболела, — отдать паршивому фашисту, который тебя же обманет! Ведь сердце разрывается!

Аляна сняла со стенки свой кожушок и хотела одеваться. У нее вырвали его из рук. Старуха едва не ударила ее, стала кричать, что она еще девчонка, у нее своего разума очень мало, что грех не слушаться старших. Пускай лучше садится и кушает яичко, и все будет по воле божьей, все устроится хорошо. Она и на старика прикрикнула, чтоб он построже поговорил с Аляной, только тот совершенно не знал, как это делается, и, поддерживая свою старуху, все больше кивал, вздыхая, да укоризненно качал головой.

Бабка унесла прятать за печь Алянин кожушок и, так как та молчала, решила, что она понемногу «успокоится».

Дед, не отличавшийся особой тонкостью подхода, спросил:

— Так тебе, значит, хороший муж достался?

— Да, — сказала Аляна и вдруг, решительно расстегнув на груди платье, вытащила из заколотого булавкой кармана небольшую фотографию, где была снята вместе со Степой в доме отдыха.

Карточку поднесли к окну. За окном все белело от снега, но в избе, даже у самого окошка, было не очень светло. Разглядывали долго и как будто вовсе забыли о внучке.

— Погляди-ка, — тихо сказала старуха, — вот наша внученька Аляна со своим милым. Разве они не парочка?

— Очень красиво с них сняли, на редкость красиво сняли, совсем как живые стоят, хотя карточка и маленькая… — Старик даже причмокивал, рассматривая, — так ему понравилось.

— Как мы мечтали с тобой, старый, дожить до дня, что у нашей девочки будет хороший, добрый муж и славный ребеночек. Вот ведь дожили все-таки!

— Ты нам эту карточку должна оставить. Нам будет память, и будет на что радостно глянуть перед смертью, а, внученька? И добрый он человек, твой муж? Любил он тебя?

— Любит! — закричала, срываясь, Аляна. — Никто так не любит, как мы друг друга. Да с ума вы сошли, что ли? Спрашиваете, радуетесь! Ведь он в тюрьме сидит! В сто раз хуже, чем в тюрьме, его каждый час убить могут!

Старики испуганно оглянулись.

— Вот… его? — отупело переспросил старик. Ведь для них муж Аляны до сих пор был пустым словом.

Теперь Аляна поняла, что ухватилась за верную нить.

— Слушайте, я вам расскажу, да?

Да, они очень хотели, чтоб она рассказала. Очень даже интересно послушать. И, кроме того, пока она будет рассказывать, авось «успокоится», может, и не станет говорить больше жестоких слов, которые так тяжело слушать.

Не зная, с чего начать, она заговорила без всякой связи, рассказывая о Степе, о своей любви, о море, о сыне…

И старики удивлялись, одобряли, радовались, а когда она рассказала, как ударила Степу, — просто закричали, замахали руками и захохотали от удовольствия…

Когда рассказ кончился, старики опомнились и разом помрачнели, поняв, что произошло: они приняли Степана в свою семью. Теперь у них был близкий, хороший человек — Степан, муж внучки Аляны…

Старик заикнулся было, что лучше бы все это делать с утра, значит, завтра, но тут же махнул рукой и взялся за шапку.

Все вместе они пошли через двор смотреть свинку. Едва дед притронулся к колышку, которым запиралась дверь хлева, как изнутри раздалось нетерпеливое похрюкивание, быстро перешедшее в радостный и нетерпеливый визг. Рослая, округлая свинка месяцев восьми бросилась навстречу и стала тереться о ногу старика.

— Ну, ну, — старик, с усилием нагибаясь, почесывал у нее за ухом, рассеянно осматриваясь и заглядывая в длинное деревянное корыто-кормушку. — Все поела? Ну-ну, разбойница такая, еще хочешь?

Он подобрал с пола выпавшую из кормушки картофелину и бросил ее на место. Свинья, возбужденно хрюкая, полезла носом в корыто, ткнула пятачком, вобрала картофелину в рот и с аппетитом захрупала.

Из-за второй загородки выглядывал маленький любопытный глаз поросенка, старавшегося просунуть рыльце в щель.

— Слава богу, у вас хоть этот поросеночек остается, — с облегчением заметила Аляна.

Старик махнул рукой:

— Э-э, этот? Еще когда он вырастет! — Нагнувшись, он потрепал свинку по окладистой шее, покрытой жесткой щетиной. — Что? Тебе бы еще похрюкать месяцок, а? Да ведь ничего не поделаешь, вот какая напасть!..

— Довольно уж тебе, — слабо выговорила старуха и повела Аляну обратно в избу.

Старик тоже вернулся, долго возился, перебирая какое-то железо в ящике, вместе со старухой вытирал глиняные миски и большой таз…

Потом, волоча ноги и согнувшись, он опять ушел вместе с бабкой во двор.

Прошло много времени, и вдруг в дом донесся отчаянный, вибрирующий, полный силы и возмущения визг, оборвавшийся на самой высокой ноте.

Бабка вернулась с унылым лицом, неся перед собой большую глиняную чашку с дымящейся свиной кровью.

Теперь надо было ждать, пока дед выпотрошит свинью, запряжет лошадь, оденется…

Аляна сидела, сжавшись от напряженного ожидания, и внутри у нее, как все эти дни в минуты вынужденной бездеятельности, стучало: «Скорей!.. Скорей!..»

Свиная туша лежала в погребе у мадам Марии. Аляна снова работала по двору и на кухне. Трактир «Под гиацинтом» каждый вечер наполнялся толпой фашистских солдат, и сквозь закрытые ставни гудел аккордеон, доносились пьяные возгласы и глухое звяканье толстых пивных кружек.

Аляна никогда не заглядывала в зал и не видела, что там происходит. К ней в руки шел оттуда непрерывный поток грязных кружек и сальных тарелок, которые нужно было мыть, когда судомойка не в силах была управиться одна.

Фельдшер все еще не получал приказа об отпуске. Свинью он, правда, осмотрел, ощупал, и она ему понравилась. Он даже договорился с мясником о том, как ее коптить. Но отпуска все не было, а без этого он, видимо, не решался идти на рискованное дело.

Выйдя как-то в сумерки за водой, Аляна увидела, что задняя калитка приоткрыта и, придерживая ее рукой, во дворе в нерешительности стоит какой-то незнакомый человек в длинной куртке.