Елена Семёнова - Русский Жребий

Матери о своём решении Роберт ничего не сказал, соврав, что, не имея возможности найти новую работу в Одессе, хочет попытать счастье в России. Мать не возражала. Тётя Клава уговорила её погостить у неё в Херсоне, и это было к лучшему. Однако, выговориться всё-таки хотелось. Долго ища, кому бы излить душу, Роберт отправился к Михалычу. Михалыч — старый рыбак, человек простой и грубый, но притом цельный и отличавшийся природным здравомыслием — был другом отца Роберта. Но после его смерти Роберт почти не встречался с ним. А, вот, теперь вдруг вспомнил о нём. Вспомнил, как часто в детстве «ходил» с Михалычем и его ребятишками в море, рыбачил. А потом занёсся… Образованный человек, успешный молодой юрист, которому прочили хорошую карьеру. О чём ему было говорить со старым рыбаком? И, вот, появилось, о чём…

Михалыч жил в крохотной комнатушке старого дома. Кроме железной, похожей на больничную, койки, стула, стола, сбитой собственноручно полки и старого, рассохшегося сундука в ней ничего не было. Но даже здесь всё как будто пропахло рыбой, от духа которой Роберт поморщился.

Старик гостю не удивился:

— Седай, — кивнул на койку, — помянем.

Водку Роберт не любил, но помянуть — дело святое. Впрочем, это и не водка была, а что-то сильно худшее, от чего зарябило в глазах.

— Слабак, — махнул рукой Михалыч. — Отец твой крепше был. О горе вашем знаю. Прости, что не зашёл. Я, сам видишь, как бомж теперь, хоть и с крышей над головой. Сомневался, что тебе и твоей матери будет отрадно мою морду видеть. Рад, что сам пришёл, вспомнил старика.

— Я попрощаться пришёл, — сказал Роберт, уже оправившись от выпитого «зелья».

— Уезжаешь?

— Уезжаю.

— На войну?

— Как вы угадали?

— А я не угадывал. Я отца твоего знал. Мужик был. Хотелось бы, чтобы и ты в него пошёл. А мужику сейчас место на войне. Я бы и сам… кабы не мои годы. А так — разве что Бовочку своего порешить тут, — старик нахмурился. — Знаешь ли, что Бовочка-то, падлюка, в фашисты записался? То-то! У Дома Профсоюзов был, да. С другой стороны! Я как узнал, сказал: «Я тебя, сучонка, породил, я тебя и пришибу, чтобы имя моё не позорил. Пусть оно и не славное, но честное!»

Роберт только рот открыл, не веря своим ушам. Бовочку, старшего сына Михалыча, он помнил хорошим, бойким парнем. Именно он, Бовочка, учил когда-то Роберта и другую «малышню» плавать. А теперь?..

— Правосек …, — аттестовал рыбак сына непечатным словом, качая заросшей седым волосом головой. — Перед людьми стыдно, веришь? Что от моего семени этакая гадина выросла.

— Что же с нами случилось, Иван Михалыч? — тихо спросил Роберт. — Моя сестра готовила для них «зажигалки», ваш сын бросал их в здания… Мой лучший друг с невестой погибли там. А ведь мы же росли вместе, мы все были — одно! Мы учились в одних школах, говорили на одном языке, в наших жилах течёт одна кровь, а теперь они убивают нас?!

— А нам ничего не остаётся, как убивать их, чтобы не быть убитыми, чтобы не позволить им убивать безнаказанно…

— Почему?

— Почему-почему… Потому что в одних дьявол вселился и гонит их бить, жечь, уничтожать… Тех, кому он ещё не указчик. Нас.

— Вы разве верите в Бога?

— Да не то, чтобы… Сам понимаешь, нас воспитывали без всяких там… религий. Но, вот, в дьявола я, глядя на всё теперешнее, начинаю верить. Не обошлось здесь без козлобородого, точно не обошлось. А раз он есть, так, значит, и Бог должен быть… Я-то уж вряд ли эту заковыку пойму, а ты поймёшь! — Михалыч округлил красноватые глаза и пристукнул кулаком по столу.

— Почему вы думаете?

— Ты на войну идёшь. Война тебе и ответит. А ты мне расскажешь, ежели живой вернёшься, и ежели я прежде того не помру. Обещаешь? — старик лукаво прищурился.

— Обещаю, Иван Михалыч.

— Ну и добре. Поезжай с Богом. Предложил бы я тебе на посошок накатить, да вижу мой самогончик тебе кишки шибко жгёт. Ступай, Робочка. Воюй честно и вертайся с победой. А я постараюсь тебя дождаться.

С этим напутствием и покинул Роберт родной город, захватив с собой лишь деньги и смену белья. «Тебе бы снайпером быть!» — сказал когда-то хозяин тира, где он выиграл медведя для Лили. Снайпером или не снайпером, но за всех погибших, за Юру, за Иру, за сестру он этим гадам отплатить сумеет. А попутно, может, и самого себя на войне отыщет, и поймёт что-то, что не даётся пониманию «нормальных людей»…

Мирослава — это имя отец дал ей при рождении, а спустя шесть лет, при крещении назвали Верою… Редко бывает, чтобы имена так точно отражали душу, саму жизнь носящего их человека. Миротворчество и вера — такова была суть Мирославы. Да и как иначе могло быть, если сама жизнь сделала её стезю узкой и не предполагающей выбора. Впрочем, может, это ей казалось, что выбора нет, а другая на её месте легко бы увидела его и, не смущаясь лишними «комплексами», обычно отягощающими жизнь совестливых людей, двинулась по совсем иной дороге.

Мирослава была младшим ребёнком в семье. Её любимая сестра, Галинка, была старше её на два года. Умная, весёлая, большая рукодельница, она была для Мирославы примером. К сожалению, от рождения сестра была больна — тяжёлый порок сердца. Врачи вынесли приговор: без операции девочке не дожить и до восемнадцати лет. Операция же сама могла стоить Галинке жизни…

Всё же, когда сестре исполнилось десять, родители решились. Ведь каждый год промедления снижал шансы на успех операции. Галинке, конечно, не сказали, что именно её ждёт, пообещав, что во сне доктор починит её сердечко, которое позволит ей, наконец, также беспечно резвиться со сверстниками, как Мирославе.

Галинка обрадовалась этому обещанию (она так мечтала о велосипеде и коньках!) и ничуть не боялась. На последнем семейном ужине перед отправкой в далёкий кардиологический центр сестра была очень весела. Родители и бабушка надарили ей множество подарков и также старались выглядеть бодрыми.

Утром Мирослава в последний раз видела ту Галинку, которой так восхищалась, которая учила её читать, помогала с уроками, с которой они вместе взялись сочинять рассказы из жизни животных и мечтали уговорить маму завести им собаку…

Через долгих два месяца сестра вернулась. Но это был уже другой человек. А, точнее сказать, тень, память прежней Галинки… Через три дня после операции её сердце остановилось. Пока снимали незадолго перед тем наложенные швы, пока пытались заставить сердце биться вновь, мозг оставался без кислорода. Итог — полностью недееспособный, искалеченный человек… Впрочем, с «починенным» сердцем, дающим ему возможность промучиться ещё долгие годы.

Даже теперь обращаясь памятью к тем дням, Мирослава иногда думала, что лучше бы этой операции не было. Да, может быть, Галинка прожила бы обидно мало, но она бы жила! Пять, семь, десять лет — жила ! Ведь это лучше, чем двадцать лет сидеть недвижно, бессловесно в своём кресле, ничего не мочь, от всего страдать… А сколько ещё впереди…