Александр Лозневой - Дорога в горы

Андрей так увлекся воспоминаниями, что споткнулся и едва не упал. Нагнувшись, он рассмотрел под ногами большой полосатый арбуз и выругался.

— Кто там? — послышался старческий голос из полутьмы.

Андрей пригнулся и на фоне неба различил фигуру человека. Рядом — шалаш. Ну конечно, это бахча: вон сколько арбузов под ногами!

— Свои, — отозвался предатель.

— То-то, чую — свои… А то, говорят, эти антихристы уже в станице. Будь они прокляты! — сердито хрипел старик, приближаясь. — Грабят, убивают… Все живое под корень сводят…

Квако нащупал в кармане пистолет, сжал в руке.

— Ты один? — спросил он.

— Один, товаришок… Приказу не было, вот и жду. Як, думаю, такое добро бросать? Может, наши скоро вернутся… А ты, сердешный, бачу, отстал. Может, есть хочешь?

Вытащив пистолет, Квако хладнокровно выстрелил старику в живот, перешагнул через труп и, не оглядываясь, побрел дальше к горам. Он не стал заходить в станицу, раскинувшуюся на пути: в мешке полно всякой снеди, во фляжке — спирт. А в станице еще и с Хардером встретишься: ведь батальон должен переехать в райцентр, ближе к тропе, ведущей на перевал. Хардер! Он хотя и капитаном скоро будет, а все равно — свинья!

Но ничего, наплевать на Хардера. Квако еще возьмет свое. Он непременно станет начальником полиции, и тогда ему никакие хардеры нипочем!

…Всю ночь и весь следующий день шагал Андрей Квако, не встретив по пути ни одной живой души. Даже сомнение начало закрадываться: а есть ли в этой пустоши люди?

По сторонам тропы то тут, то там вставали высокие скалы и густые кусты орешника. С каждой минутой кусты становились темнее, гуще. Квако с тревогой всматривался в них: боялся не людей, а шакалов, вернее, своего одиночества в этих быстро густеющих сумерках. Неужели придется опять ночевать одному?

Стало совсем темно, когда Квако остановился возле большого серого камня, лежащего у самой тропы. «Да, пожалуй, здесь самое удобное место», — решил он. Расстелил палатку, уселся спиной к камню и принялся за ужин.

Сзади послышался шорох, и Андрей вскочил, как ошпаренный: змея? Нет, это ему показалось. Сел, отпил из фляги глоток спирта, завернулся с головой в палатку: так безопаснее. Под палаткой было душно, глаза слипались, но тем и лучше — скорей бы уснуть.

И снова: что это? На него набрасывается собака, хватает за сапоги, за рубаху, тянется к горлу. Андрей вскрикивает и… просыпается. С минуту вглядывается в темноту: «Где это я? Ах да, горы…» И вдруг лихорадочно ощупывает карманы брюк, голенища, палатку и, лишь найдя за пазухой браунинг, облегченно вздыхает: «Слава богу!»

Сидя на корточках, Вано приблизил губы к уху Донцова и прошептал:

— Нехорошо, ай как нехорошо: ты картошку чистил, воду носил, а ужин фрицы съели.

— Брось дурачиться! — рассердился Степан. — Положение такое, а ты со своими шутками! — Он даже толкнул Пруидзе, и тот шлепнулся так, что под ним что-то хрустнуло, расплылось по земле.

— Сметана, сметана! — зашептал Вано.

Донцов потянулся к нему, пощупал черепки, пожалел о сметане. И тут же, к общей радости, обнаружил горшок с молоком, куски масла, завернутые в капустные листья. Горшок пошел по рукам. Ничего не осталось и от масла.

— Ай, хорошо, — облизывая пальцы, шептал Вано.

— Да-а, — согласился Донцов. — Теперь можно и подождать, пока те там улягутся.

— Правильно, — подхватил Пруидзе. — Они — спать, а мы — гранату в окно, а сами — в подсолнухи. Очень хорошо! — И Вано хлопнул себя по коленке, предвкушая такой удачный выход.

— Неправильно! — возразил Донцов. — Ты забываешь о командире…

Но Головеня перебил его:

— Пруидзе прав. Лучше всего выбираться в подсолнухи, но… избежать шума, иначе не уйти.

Пруидзе встал на лесенку, почти уперся головой в крышку, прислушался. Слышались чьи-то шаги, позвякивало железо.

— Ремонтируют…

— Может, скоро уедут?

— Как же, уедут…

Рассчитывать на скорый отъезд гитлеровцев было так же нереально, как рыть подземный ход от погреба к горам. Но и выйти сейчас — верная смерть. Значит, надо выбрать удачный момент, вот что главное. А как его выберешь, если нет возможности наблюдать? Стоит приподнять крышку погреба — и сразу попадешь к немцам. Во дворе, конечно, ходит часовой, да и водитель не спит. Ишь, постукивает!

«Как же быть?» — в сотый раз спрашивал себя лейтенант. Он перебирал в уме десятки вариантов, но ничего подходящего не находил.

Прошел еще час, а может, и два. Во дворе заработал было мотор, но тут же заглох.

— Будут ремонтировать целые сутки, вот и жди, — проворчал Донцов.

Товарищи не отозвались… Над погребом что-то звякнуло, послышались приближающиеся шаги и скоро замерли над самой крышкой.

Превозмогая боль, Головеня встал, оперся рукой о стенку, а в другой сжал пистолет. Солдаты подготовили гранаты. Крышка поднялась, на верхней ступеньке лестницы появились босые толстые ноги хозяйки.

Ничего не подозревая, она медленно спустилась на земляной пол погреба и вдруг ахнула, увидя давешних гостей.

— Ой, боже ж ты мой!..

Из рук у нее вывалилась тарелка, покатилась в угол.

— Тихо! — зажал ей ладонью рот Донцов, — Кто у тебя в хате? Офицеры?

— Хто ж их знает…

— Сколько?

— Чи пятеро, чи шестеро… То приходят, то уходят…

— Ну, так слушай, — Донцов взял казачку за руки и насколько мог убедительно и искренне заговорил — Ты рассказывала, как неудачно сложилась твоя жизнь. Смотри же, не выдай нас, иначе и нам, и тебе конец. Выдашь — скажу, что я твой брат!

— Ой, лышенько, да разве ж я не хрещеная? Не выдам! Только что ж я им подам? Ни сметаны, ни молока…

— А ты у соседей займи!

— Куда пойду? Всех коров угнали…

Лейтенант, наблюдавший за ними, шагнул ближе.

Хозяйка увидела пистолет в его руке и пошатнулась.

— Нам смерть не страшна! — сурово сказал Головеня. — Но помни: у немцев не хватит веревок, чтобы всех нас перевешать! А за предательство от смерти никому не уйти!

Казачка попятилась к лестнице, судорожно хватаясь за ступеньки, торопливо полезла наверх.

Крышка захлопнулась. В погребе опять стало темно, как ночью.

— Выдаст? — почти одновременно спросили Донцов и Пруидзе, обращаясь к лейтенанту, словно он мог знать, что сделает хозяйка.

— Быть наготове! — ответил Головеня.

Донцов стал на лесенку, притаился под самой крышкой: если что, сначала из автомата. Пруидзе взял в каждую руку по гранате. Головеня приготовил пистолет. Гнетущее чувство охватило всех троих. И противнее всего то, что нельзя ничего придумать, чтобы вырваться из этой западни! Сиди и дожидайся смерти. А для того чтобы их убить, достаточно одной гранаты, брошенной под крышку…

Во дворе опять послышались шаги, и тут же зашуршало сено. Вот и еще раз: шаги и снова шуршание… Сено валялось у плетня, хозяйка сушила его. Неужели теперь перетаскивает, заваливает ход в погреб?