Яков Цветов - Птицы поют на рассвете

И снова — спиной к Кириллу — шаг вперед, еще шаг, еще, еще. Опустил скатанную в рулон штору на одном окне, потом на другом, повернул выключатель, и в люстре со множеством ламп вспыхнули только две.

Поворот. Шаг, шаг, шаг, шаг. Глаза генерала полуприкрыты, точно ему трудно смотреть на свет.

Пока ходил он по кабинету и говорил, к нему вернулось что-то от молодости, длилось это недолго, и когда опять сел в кресло, видно было, как давили на него годы и усталость, и он сутулился под этой тяжестью.

— Нелегко будет, даже очень. — Генерал взял из раскрытой коробки папиросу, большим и указательным пальцами помял табак, закурил. Выпустил курчавую струю дыма и, махнув рукой, разорвал эту струю. Он как бы обдумывал что-то. — Главное, быть твердым, понимаете? Ну, что ли, железным. Беспощадным, — блеснули глаза генерала. Что-то сильное загорелось в них.

Кирилл насторожился. Быть твердым? К чему такое предупреждение? — с недоумением посмотрел на генерала. Неужели полагает, что он робеет, трусит? «Не может быть. Не может быть!» — вспыхнул он. Лицо Кирилла покраснело, будто на него внезапно пал малиновый отсвет стола.

Он встал. Подтянутый, прямой.

— Товарищ генерал, — намеренно сухо произнес он. — Задание будет выполнено. Разрешите идти?

— Нет. Садитесь.

Генерал снова вышел из-за стола.

— Садитесь, — повторил. Он отвел глаза.

Кирилл опустился в кресло. «Значит, еще что-то есть, не все, значит, сказано?»

Четыре шага вперед. Кирилл опять увидел его спину. Теперь она показалась ему достаточно крепкой, чтоб не уступить старости. Кирилл подумал о несчастье, постигшем генерала. В самом начале войны, рассказывал ему Иван Петрович, дом, в котором жил генерал, разбомбили. Под развалинами погибли его жена, дочь, два маленьких внука. «Такое хоть кого согнет». Четыре шага назад.

Молчание генерала показалось долгим.

— Вы обиделись… — сказал наконец. Он шагал, рассеянно глядя себе под ноги. — Я заметил это, — поднял он глаза и уже не сводил их с Кирилла. — Я заметил, вы обиделись, когда я сказал…

«А, вон оно что!..»

Генерал наморщил лоб. Он смотрел на Кирилла, но обращался к самому себе.

— На то мы и стали солдатами, чтоб воевать, раз война. Иначе мы и теперь будем только пахарями, сталеварами, плотниками, бухгалтерами, пекарями… — размышлял он вслух. — Конечно, не вам, бывалому солдату, напоминать об этом. Да я и далек от такого желания. Мне почему-то вспомнился ваш боец… Этот… — пошевелил пальцами. — Ну тот, маленький, тихоня… Петрушков, кажется?

— Петрушко, товарищ генерал.

— Петрушко? Понимаете, я обратил на него внимание, когда разговаривал с бойцами отряда. И тогда же подумал об этом…

«О чем? Что имеет в виду генерал?» Кирилл никак не мог уловить его мысли.

— Понимаете, для таких вот, как ваш Петрушко, противник — это какая-то абстракция. Почему — враг, если он даже представить его себе не может. Какой он, тот, которого должен убить: брюнет ли, толстый, тонкий, блондин, лысый, женатый, холостой — какой он? Когда же они поссорились, чтобы стать врагами? В ту войну я, деревенский бондарь, тоже так думал.

Шаг, шаг.

— А знаете, выглядит это даже убедительно. В самом деле, почему Иван должен убить Фрица, если он его и в глаза не видал? Гитлер же, а не он, начал войну.

— Но по нашей земле шагает-то он, а не сам Гитлер, бомбы-то на наши дома бросает Фриц, худой там или толстый. Его и должен, как вы говорите, товарищ генерал, убить Иван. И это наш боец понимает. И он убьет. — Кирилл дернул слегка плечом и посмотрел на генерала. «Разве не ясно?»

— Видите ли, нечто подобное немногословным рассуждениям вашего Петрушко мне уже приходилось слышать. Потому я и заговорил об этом…

— Война, товарищ генерал, научила нас многому. И беспощадности тоже. Даже таких вот простых и добрых наших людей, как Петрушко.

— А там, где вы сброситесь, бойцы ваши увидят такое, что и после войны не забудут. Читали же вы донесения оттуда!

Кирилл кивнул.

— Вчера был у меня разговор с одним товарищем, — размеренно продолжал генерал. — Поражение, говорит, поражение… Далеко, говорит, отступили… — Пауза. Шаг, шаг. — Да, отступили. Далеко. И трудно нам, да… Правде надо смотреть в глаза. Особенно нам, военным, и на войне. Но видеть же надо не только сиюминутную ситуацию! Гитлер может еще наступать, да. Но победить — нет. Ваши товарищи понимают же это…

Кириллу показалось, генерал не утверждает, — спрашивает.

— Что касается отряда, товарищ генерал, то он свою задачу выполнит.

— Конечно. Армия!..

Кирилл молча смотрел на генерала, как бы ожидая — что тот скажет дальше.

— Вы знаете, я старый солдат, — понизив голос, продолжал генерал. — Армия — моя юность, молодость моя и, как видите, старость тоже. Не одна война вошла в мою жизнь. Ну, хоть Мазуры. Помните? Вместе же с вами хлебнули тогда. Так вот, принято считать, если войне предшествует дипломатическая перепалка, заблаговременное вручение ноты и прочее такое, тогда начало войны не внезапное. А что, скажите, меняется? — Он умолк, будто искал ответа. — Артподготовка, бомбежка, наступление танков и пехоты отодвигаются на день, или на неделю, или на месяц, так?

Кирилл увидел, в серых, казалось, тусклых глазах генерала что-то зажглось, лицо изменилось, даже скулы проступили остро и жестко, и это совсем не совпадало в представлении Кирилла с усталым, ровным начальником, каким был генерал полчаса назад. Генерал опять закурил. Он сделал глубокую затяжку и медленно, как бы успокаиваясь, выпустил голубоватый дым.

— Враг всегда известен задолго до того, как объявляет войну или нападает вдруг. Ведь собака потом, сначала щенок? Да, договор о ненападении давал нам какую-то отсрочку. Но народ наш знал, кто такой Гитлер.

Кирилл понимал, что в сердце генерала, как и в его, накипело, и хотелось, пусть таким образом, чуть облегчить боль.

— А и немцам придется пережить свой сорок первый… Через год, через два, через десять лет… Но для них это будет развалом, — убежденно произнес генерал. — Нет у гитлеровцев идеи, понимаете… Уничтожение других народов не может быть идеей никакого народа. Разбой может объединить банду, даже очень большую, но не народ.

Снова долгая пауза. Будто запнулся.

— А пока — беспощадность, беспощадность… — В голосе генерала опять слышалось утомление.

«Конечно, — подумал Кирилл, — милосердие не может найти места в мире этого человека». И как бы своим мыслям в ответ, услышал:

— У меня погибла семья. Вся. — Генерал закрыл глаза, крепко, словно не хотел ничего видеть, и длилось это несколько секунд. Он сделал шаг к столу, хлебнул глоток холодного чая, постоял, о чем-то раздумывая, и выпрямился. — Ну, у многих теперь бомба и все такое.