Николай Луговой - Побратимы

«Прочти и передай другому!

К братьям-словакам — солдатам и офицерам словацкой „Рыхла дивизии“.

В бурное время решающих боев с фашистскими ордами к вам, свободолюбивые словаки, обращаемся мы! Воины Красной Армии, отразив попытку генерального наступления немцев на Орловско-Курском и Белгородском направлениях, сами перешли в стремительное наступление, освободили сотни населенных пунктов, железнодорожных станций, города Мценск и Волхов. Пятого августа решительным штурмом советские войска овладели городами Орел и Белгород. Только с пятого по двадцать третье июля немцы потеряли две тысячи девятьсот танков, сто девяносто пять самоходных орудий, восемьсот сорок четыре полевых орудия, тысячу триста девяносто два самолета и свыше пяти тысяч автомашин. На поле боя немцы оставили более семидесяти тысяч солдат и офицеров…»

— Звучит?

— Сильно звучит! — хором отвечаем все. Мироныч, пробегая взглядом по черновику, задумывается.

— Дальше, друзья, — говорит он, — хорошо написано о партизанах. Но я думаю, что тут надо сказать о том, как под ударами Красной Армии разлагаются гитлеровские полчища. Ты же, Виктор, сам в Феодосии слышал упаднические разговоры немцев о проигранной ими войне. Те же сведения Бабичев принес из Симферополя. Согласны?

Появляются новые строки:

«Немцы проиграли войну. Разгром гитлеровской Германии неизбежен. Это понимают и сами немцы».

Мироныч с прежней взволнованностью продолжает:

— «В дремучих пущах Белоруссии, в степях Украины, в лесах и горах Крыма бьются за общее дело советские партизаны. С ними перекликаются народные воины Югославии, железом и кровью расплачиваются с угнетателями польские патриоты. Горит земля под ногами гитлеровцев и в Чехословакии. Скрепляется кровью боевое единство славян…»

Я сижу рядом с Миронычем и замечаю, как умело и тактично он помогает словакам. Черновик листовки написан ими почти таким же ломаным русским языком, как и та записка, которую они в июне вложили для нас в гондолу парашюта. Но комиссар, читая его, тут же корректирует.

— «Ныне в рядах Красной Армии, бок о бок с советскими воинами, сражается под водительством полковника Свободы чехословацкая воинская часть. Знамя дивизии Свободы уже опалено огнем боевых подвигов, которые высоко оценены Советским правительством и правительством Чехословацкой республики… Народными героями стали бойцы и командиры этой части: Вольф Курт, Оттакар Ярош, подпоручик Лом…»

Прервав чтение, говорю:

— Товарищи, а почему бы не включить в текст листовки еще и слова самого Людвика Свободы?

— Добре, — поднимается Виктор Хренко и тут же вынимает из бокового кармана «Правду». — Вот оно, послание Свободы.

Мироныч развернул газету. В знакомом тексте он быстро находит то, что нужно, и диктует, а Баландин записывает:

«Дорогие братья! К вам обращен горячий призыв патриота-славянина полковника Людвика Свободы… В кровавом бою еще более скреплена братская связь чехословацкого и русского народов. Чехословацкие солдаты и офицеры! Сейчас пришла пора решительных действий! Действуйте же как верные солдаты республики. Станьте организаторами нашей армии и партизанских отрядов!»

Рядом с этими строками майор Баландин старательно вписывает в текст листовки пламенный клич словацкого солдата Иозефа Туша, перешедшего на сторону Красной Армии: «Словацкий народ не хочет воевать против русских братьев. Многие солдаты переходят на сторону Красной Армии. Так сделал и я. Так поступили мои товарищи. Я обращаюсь к вам, словацкие солдаты: не позволяйте немцам гнать вас на бойню против своих братьев-славян. Поверните оружие против немцев!»

— Много взрывной силы в нашей листовке! — своеобразно оценивает ее Баландин.

— «Дорогие братья! — с еще большим подъемом зачитывает Мироныч заключительные строки, — многие из вас называют „Рыхла дивизию“ — „быстрой до дому“. Помните же, что путь к дому, путь на родину ведет через поле битвы. Вступайте на этот путь. Идите в бой за свободу своей Родины, за восстановление подлинно независимой, дружественной Советскому Союзу Чехословацкой Республики. Помните, что Советский Союз и Чехословакию долгие годы связывают узы дружбы. Смело идите в крымские леса, к нам, партизанам. Мы вас встретим как братьев, соратников по общей борьбе. Если же это не удастся и Гитлер снова погонит вас на фронт, то со своей техникой и оружием безбоязненно переходите на сторону Красной Армии. Вас и там встретят как братьев… За боевое единство славянских народов! Не сложим оружия, пока не победим!»

Хренко бережно принимает от Мироныча исписанные листки и с усердием выводит в самом конце русскими буквами еще раз: «Смерть немецким оккупантам!»

А еще через некоторое время наши побратимы с рюкзаками, набитыми листовками, уходят в «Рыхла дивизию».

По туманному лесу движутся двое: приземистый крепыш в пилотке и ватнике и рослый богатырь в зеленой фуражке и длинной шинели. Шагают осторожно — остановятся, послушают, потом идут дальше.

Кругом царит предрассветная тишь. Шевельнет ли кто ветку, упадет ли со старой сосны высохшая шишка — все слышно. И хотя парни умеют ходить бесшумно, но все-таки их шаги слышны.

Оба дозорные — и Александр Богомолов, шагающий впереди, и Тургаев Турган, идущий за ним, — партизаны бывалые, понимают, сколь ответственна и опасна дозорная служба. Вот они прошли мимо лагеря, объятого сном. Затаились в мелколесье. Внимательно послушали. Повсюду тихо, спокойно. Бесшумно двинулись в северную сторону, туда, где находится партизанский малый аэродром.

И вдруг застрекотал автомат. Тишины сразу не стало, на дозорных и на лагерь обрушился огненный шквал.

Пулей вылетаю из палатки. В правой руке автомат, в левой — сапоги. Сразу попадаю в круговорот звуков — рокот пулеметов и автоматов, сухой перестук винтовок, частые хлопки разрывных пуль, тревожные вскрики людей — все это наваливается внезапно, ошеломляет.

Но как бы там ни было, а партизанский характер уже показывает себя. Смело приняли первый удар врага наши дозорные. Они стоят насмерть, прикрывая огнем лагерь. Вижу в темноте севастопольского матроса Григория Гузия с пулеметом, а за ним бесстрашного Алексея Астафьева.

— Григорий, к дозорным! — кричу Гузию. — Отбейте!

Они убегают туда, где трещит стрельба. Вслушиваюсь: не бьют ли с других сторон? Но вот в общий шум перестрелки вплетается дробный стук двух пулеметов — это застрочили наши пулеметчики. На какое-то время они надежно прикрывают дорогу в лагерь. За эти минуты партизанская бригада, перебросившись через Бурульчу и поднявшись по крутому склону, успевает скрыться в густом кизильнике; тут отряды приводят себя в порядок и готовятся к бою.