Мэтью Риджуэй - Солдат

Подготовка официального акта капитуляции подходила к концу, и мне было совершенно нечего делать. Меня пригласили в Токио присутствовать на церемонии подписания акта о капитуляции на борту линкора «Миссури». Мне очень xoтелось поехать туда, чтобы быть очевидцем этого исторического события. Однако места на «Миссури» было очень мало, и на церемонию не могли попасть сотни офицеров даже из числа тех, кто сражался на Тихом океане в течение всей войны. Считая, что любой из них больше меня заслужил право присутствовать на церемонии, я отклонил приглашение.

Поскольку в тот период у меня не было никаких дел, требовавших внимания генерал-лейтенанта, я попросил у генерала Макартура отпуск. Отпуск был разрешен, а\ я отправился на аэродром в Маниле, чтобы каким-нибудь самолетом вылететь в США. Однако получить билет на самолет оказалось очень трудно, так как желающих лететь в США было больше, чем мест. Эту линию обслуживали некомфортабельные, с неудобными ковшеобразными сиденьями самолеты, и меня не прельщала перспектива утомительного перелета на такой машине через весь Тихий океан. Однако больше лететь было не на чем, и я, наконец, получил место на старом, потрепанном бомбардировщике В-24. Уже сев в самолет, я разговорился с членами экипажа и узнал, что у них нет никаких спасательных средств, даже обыкновенной надувной резиновой лодки. И я вежливо распрощался с ними, решив лучше подождать.

Затем мне предложили место на старой развалине С-54, направлявшейся в США для ремонта после тяжелой службы в районе Китая и Бирмы. Пилот жаловался, что и моторы никуда не годятся, и радиосвязь ненадежна, однако рассчитывал благополучно доставить старушку до места. Что же, и на этот раз я решил не спешить. Поблагодарив пилота и забрав свой дорожный мешок, я слез с самолета. В конце концов лететь мне пришлось все-таки на одном из стареньких бомбардировщиков типа 8-24, до отказа набитом людьми. До Гавайских островов мы добрались благополучно, но были совершенно измотаны.

В Гонолулу вслед за нами приземлился самолет, на котором прилетели шесть или семь генералов, освобожденных из японского плена, и я обедал вместе с ними. Некоторых из них я знал еще до войны и, глядя то на того, то на другого, удивлялся, насколько по-разному отразилось на характере каждого длительное заключение. Некоторые почти совсем не изменились. Они, как и прежде, смеялись, шутили, рассказывали забавные истории. Человека два выглядели совершенно по-иному: они сидели молча, не произнося почти ни слова. Внешне многие из жизнерадостных выглядели хуже, чем угрюмые, страдавшие духовно.

Помню, я вновь почувствовал глубокую благодарность к провидению, которое много лет назад побудило меня отказаться от должности командира полкана Филиппинах. Если бы тогда я принял полк, то меня уже не было бы в живых или, в лучшем случае, я находился бы в числе этих изможденных, больных людей.

Приехав в Вашингтон, я зашел к генералу Маршаллу, После первых же слов он задал мне вопрос, поразивший меня как гром.

— Вы не хотели бы стать послом? — спросил он.

Я ответил, что мне никогда не приходилось задумываться над этим, но что само предложение заинтересовало меня.

Тогда Маршалл объяснил, что правительство намерено назначить на ряд важных дипломатических постов в различных странах некоторых крупных военачальников. Меня он собирался послать в Аргентину.

Он послал меня к Дину Ачесону переговорить с ним самим и кое с кем из его помощников, в том числе со Спруиллом Браденом, ведавшим латиноамериканскими странами. Беседовали мы очень долго, я, помню, я особенно коснулся вопроса об оплате: мне было известно о громадных расходах, связанных с обязанностями посла, и армейского денежного содержания не хватило бы.

Ачесон прекрасно это понимал и заверил меня, что из различных фондов я буду дополнительно получать около сорока тысяч долларов в год. Мне, солдату, такая сумма показалась громадной, и, таким образом, эта сторона вопроса была решена. Затем нас принял президент Трумэн, которому я откровенно высказал свое мнение.

— Я не хочу, чтобы меня принимали за кого-то другого, — сказал я. — Я только солдат и нс собираюсь выдавать себя за дипломата.

Президент рассмеялся.

— Не могу себе представить, генерал, — возразил он, — чтобы вы заработали три генеральские звезды, не обладая хоть в какой-то мере дипломатическими способностями. А нам как раз и нужен здравомыслящий человек. Когда же дело дойдет до различных тонкостей; например, до экономики и других подобных вещей, вам помогут советники. А хороших советников, надеюсь, вы подобрать сумеете.

Разговаривая с Ачесоном и Браденом, я обнаружил, что их взгляды на характер дипломатических отношений с Аргентиной диаметрально противоположны моим собственным, и поэтому червь сомнения упорно точил меня. Я считал, что в латиноамериканских странах, правительства которых находились под «ильным влиянием военных, нам необходимо было поддерживать самую тесную связь с их войсками, флотом и авиацией. Нам следовало обеспечить их необходимой боевой техникой, направлять к ним свой личный состав, который учил бы их применению этой техники в бою и руководил бы боевой подготовкой их войск. Но нам нужно было всячески избегать вмешательства во внутренние дела латиноамериканских стран, так как это неизбежно привело бы к ухудшению наших взаимоотношений с ними. Больше того, они могли бы попасть под влияние некоторых других государств, возможно, наших вероятных противников, подобно тому как до войны Аргентина пошла на сближение с Германией, занимавшейся обучением ее войск. Однако деятели государственного департамента, разбиравшиеся в таких вопросах лучше меня, думали иначе. По их словам, подобная политика привела бы к укреплению власти диктаторов, предоставив им хорошо обученные войска для нападения на соседние государства.

Приятный и непринужденный разговор с Трумэном, несмотря на все его ободряющие замечания, обеспокоил меня. Я начал бояться, не зашел ли я слишком далеко, не связал ли себя обещаниями.

После бессонной ночи, проведенной в размышлениях над этим вопросом, я снова направился к человеку, мнение которого для меня было превыше всего, — к генералу Маршаллу. Я попросил его откровенно выразить свое мнение. Желает ли он, чтобы я пошел на подобную работу? Если да, то я немедленно дам свое согласие, несмотря на вес дурные предчувствия. Если же я вправе принять решение сам, то я отклоню это предложение. Генерал посоветовал мне действовать по собственному усмотрению. Итак, я мог решать сам.

Послом я так и не стал, но считаю, что поступил совершенно правильно. В то время я наверняка разошелся бы во мнениях с рядом руководящих деятелей государственного департамента, поскольку по аргентинскому вопросу, как я уже отмечал, их точка зрения была диаметрально противоположна моей. Действуя по их указаниям, я не смог бы добиться решения такой неотложной проблемы, как улучшение отношений между США и Аргентиной, хотя в то время я считал эту задачу выполнимой. Если бы я стал послом в Аргентине, вся моя последующая карьера сложилась бы совсем по-иному.