Мэтью Риджуэй - Солдат

В ходе беседы микадо задал мне мне: о вопросов, судя по которым, он прекрасно понимал меня. По словам императора, его глубоко радует моя уверенность в благоприятном исходе Корейской войны. Он выразил надежду, что взаимоотношения между Японией и Корейской республикой будут успешно развиваться.

Император был удовлетворен моим решением о пересмотре введенных нами и действовавших тогда директив, согласно которым японцам, проявлявшим большую ак-тивость в японском правительстве военною времени, запрещалось участвовать в политической жизни страны. Он поблагодарил меня за то, что я поддержал японское правительство при запрещении первомайского митинга па Императорской площади. Император был доволен — и посылкой американских войск на север Хоккайдо для обороны этого острова. Безопасность Японии, ответил я на это, имеет непосредственное о г ношение к безопасности США, и потому сотрудничество Японии и Америки является одним из основных принципов нашей политики.

Затем император сказал, что, насколько ему известно, ко мне вскоре приедет миссис Риджуэй с нашим маленьким сыном. Эго замечание было мне очень приятно, и я спросил императора, не хочет ли он взглянуть па их фотографии. Ои учтиво согласился, и в течение нескольких минут мы рассматривали эти сугубо семейные снимки.

Такой была моя первая встреча с императором. С каждой новой встречей он чувствовал себя все свободное. Скоро и я стал относиться с большим дружелюбием к этому невысокому вежливому человеку, прилагавшему много усилий, чтобы вести себя с достоинством в трудном для него положении. Я считал, что Хирохито нашел правильный тон во взаимоотношениях с представителями нации, которая победила его страну.

После этого мы часто виделись с императором, а когда приехала миссис Риджуэй, стали встречаться пе только в официальной обстановке, но и на светских вечерах. Однажды император и императрица пригласили нас на завтрак в свой дворец. Изысканные блюда, приготовленные искусным поваром-французом, подавались в западном стиле. На завтраке присутствовали только члены императорской фамилии. Это была очень приятная неофициальная встреча, которая чрезвычайно понравилась миссис Риджуэй и мне. После подписания мирного договора, накануне нашего отъезда в Соединенные Штаты, мы снова были приглашены па семейный обед, устроенный в нашу честь… И когда мы покидали императорский дворец, у нас было такое чувство, словно мы прощались со старыми друзьями. В моем доме в Питсбурге стоят четыре великолепные японские вазы, две из которых сделаны из серебра и кованого золота. Эти вазы были выбраны для миссис Риджуэй личным экспертом императора по изделиям японского искусства.

Подписание мирного договора с Японией поставило меня перед проблемой жилища. Так как Япония снова становилась суверенной страной, мы, естественно, должны были прислать сюда своего посла, а единственным подходящим местом для его резиденции было чудесное мраморное здание американского посольства, в котором размешались наши дипломаты еще до войны.

Поэтому с прибытием посла мы должны были переехать в другое помещение. Это беспокоило меня, так как предстояло заново меблировать и отделать другой дом. Прилетев в Токио в первый раз после отставки Макар-тура, я заявил нашим официальным лицам, что не хочу устраивать свою резиденцию в помещении посольства. Генерал Макартур известен всему миру, он старый, заслуженный кадровый офицер, а я, как офицер с гораздо более скромным именем и опытом, прекрасно могу поместиться в другом месте. Сначала члены моей официальной свиты и даже сам генерал Макартур согласились со мной, но когда я через два дня вернулся в Токио, чтобы занять свой пост, их мнение изменилось. Они заявили, что речь идет о престиже Соединенных Штатов и я ни в коем случае не должен жить в другом месте.

Итак, я поселился в посольстве, где с трудом поворачивался среди старой мебели и ветхих безделушек. Семья Макартура, естественно, увезла с собой все чудесные вещи, приобретенные сю за годы жизни за границей, и мне осталась только тяжелая мебель, которая находилась там еще до войны.

Через несколько месяцев, захватив с собой нашу собственную обстановку, приехала миссис Риджуэй, и вскоре заново отремонтированный дом не только приобрел жилой вид, но и был великолепно обставлен и украшен с изысканным вкусом.

Подписание мирного договора означало, что всю эту работу придется повторить. Мы переехали в прекрасный дом барона Мейда, который заново отремонтировали и меблировали и где опять начали создавать домашний уют.

Наши дни в Токио скрашивались постоянными наездами туда высоких гостей из Соединенных Штатов. Одни из них останавливались у нас, другие предпочитали располагаться в чудесных комнатах американского посольства. Среди первых были генерал Маршалл и Даллес, приезжавшие на короткое время по служебным делам. Другие же, например, сенаторы Смит и Спаркмэн с женами, вице-президент Баркли и его жена, губернатор Калифорнии Уоррен (теперь он председатель верховного суда), имея больше свободного времени, успевали осматривать достопримечательности Японии. Тех, у кого было такое желание (а Оно было у большинства), мы отправляли на машинах в Никко и Пара, близ Токио, где находятся знаменитые храмы. Все дамы проявляли большой интерес к цветам и к сложной японской церемонии чаепития. Все они были восхищены японскими шелками и парчой. Японские дельцы получали немало выгод от наездов наших гостей.

Мы прожили в доме барона ровно тридцать дней. Как раз к тому времени, когда перестановка мебели была закончена и для каждой веши было найдено место, я получил приказ прибыть п Париж. Генерал Эйзенхауэр возвратился в Соединенные Штаты, где он был выдвинут кандидатом на пост президента, а я должен был заменить его в должности верховного главнокомандующего вооруженными силами НАТО.

Многие солдаты с ожесточением дравшиеся с японцами в бассейне Тихого океана, за дни оккупации прониклись к ним симпатией и с сожалением покидали эти чудесные острова и своих новых друзей. Миссис Риджуэй и я уезжали из Японии с теми же чувствами: Премьер-министр Иосида дал в нашу честь прощальный обед, на который был приглашен узкий круг лиц — всего двадцать четыре человека. В конце обеда он встал и произнес любезную речь, в которой коснулся нашей совместной работы. В его речи чувствовалось душевное волнение, столь необычное для представителя расы, гордившейся своим умением скрывать истинные чувства. На минуту мне даже показалось, что от волнения он не может продолжать свою речь. Да и у меня, когда я сам встал для ответного тоста, к горлу подступил комок. Мы много работали вместе над вопросами большой важности, и я стал испытывать к нему большую теплоту и привязанность, как к старому, дорогому другу. Очень трогательным было также прощание с японским персоналом, обслуживавшим наш дом и оказавшимся весьма преданным нам. Все слуги выстроились, чтобы официально попрощаться с нами, но когда мы если в машину, они через окно старались пожать нам руки и потом долго бежали рядом с машиной.