Павел Васильев - Повести

«Пропал!.. Не верит!..»

Весть о том, что вернулся Кузьма Кадкин и принес с собой ребенка, быстро разошлась по всей деревне. Чудно было. Но взрослые не решались идти к Кадкину, неудобно как-то. И поэтому когда вечером старухи, по древнему обычаю вышедшие на перекресток встречать возвращающееся из поля стадо, увидели выбежавшего за калитку Сеньку, сразу же окликнули его:

— Сеньк, иди-ка сюда!

Сенька подошел. И зашептали, поглядывая на калитку:

— Ну что, как там у вас?

— Да ничего, — ответил Сенька. — «Этот» уснул.

— А батька что делает?

— Весь день пеленки стирал. А сейчас на крыльце сидит, курит.

И верно, в это время уставший от всех дневных передряг и от непривычного, не мужского дела, Кузьма вышел на крыльцо, присел покурить. И до войны бывало любил он вот так же посидеть на крыльце, на этом же самом месте, на верхней ступеньке справа, подымить самокруткой, послушать шум возвращающегося с поля стада. Потом все стихнет, и по всей деревне во дворах будут постукивать дужки на подойниках, и будут слышны приглушенные голоса хозяев, разговаривающих со своими коровами. А затем и совсем все примолкнет, и только где-нибудь далеко, в другой деревне, прогавкает собака, да протарахтят колеса, проедут там на телеге. И начнут посвистывать ночные птицы, заскрипит дергач на сыром лугу.

На этот раз проковыляла мимо калитки одинокая буренка, пробежало штук пять овец да бабка Валериана провела обузданного козла — вот и все стадо.

— Ужин на столе оставлен, захочешь — возьмешь, — выйдя из сеней на крыльцо и остановившись у Кузьмы за спиной, сказала Пелагея.

— А вы?

— Я не хочу. Ребята уже поужинали.

Она стояла и молчала. И Кузьма молчал, только затягивался поглубже, огонек вспыхивал и бежал по цигарке.

— Что ж, это и все стадо? — спросил Кузьма.

— Все, что осталось. Хорошо, хоть это сохранили.

— Н-да, не густо.

— Тут нас немцы не баловали, не разгуляешься.

Из сеней вышли два старших сына, молча спустились с крыльца. Передний, большак, пролез рядом, будто молодой бычок, собирающийся боднуть, покосился на батьку. Он нес полушубок, а другой тащил подушку.

— Куда это вы? — спросил Кузьма.

— На сено, — ответила за них Пелагея. — Там спят. Тепло.

Ребята чувствовали, что Кузьма на них смотрит, и шли с деланной надменной неторопливостью. В дверях второй обернулся, и большак, Митька, раздраженно ткнул ему в спину:

— Что башкой-то крутишь? Не нагляделся?

Палашка тем временем так же беззвучно, как и появилась, ушла в избу.

— Н-да, — с досадой сокрушенно крякнул Кузьма, потер ладонями лицо. Посидел чуток, пошел по двору.

Все тут было знакомое, родное. Будто вчера только он ушел отсюда. И Кузьма тихонько побрел, узнавая и радуясь всему. У хлева под застрехой висели косы. Он снял одну, погладил по отполированному ладонями косовью, проверил, прочно ли, не поломалось ли. Заглянул в пристройку, где стоял самодельный верстачок и на полках был разложен инструмент. Подержал рубанок. Снял с него зацепившуюся стружечку, понюхал. И так радостно, счастливо заволновалась душа, что слеза подкатилась к горлу. Нервишки сдают, нервишки поизносились за войну. Кузьма строганул по реечке и придержал рубанок. В углу на одной из полок стояла каска. Ее приспособили для гвоздей, для разного железного хлама. И встревожился Кузьма, разом посуровел. Аккуратно снял каску с полки, высыпал из нее гвозди. Рукавом стер пыль. Повесил на крючок.

Кузьма знал этой вещи цену. Когда работаешь на переправе, а кругом тебя кипит и дыбится вода… Помедлил немного. А затем снял каску и ссыпал в нее гвозди.

Когда он вернулся в избу, лампа уже была погашена. Палашка лежала рядом с Сенькой на кровати, Кузьме было постелено на лавке.

Осторожно ступая, чтобы не скрипели половицы, Кузьма прошел и сел на свою постель. Разул сапоги, разделся, прислушался. Тихо было в избе. За Палашкой сладко посапывал уснувший Сенька. Кузьма посидел, подождал немного и, волнуясь, ощущая, как гулко колотится сердце, позвал полушепотом:

— Палашк, а Палашк…

Палашка не ответила. «Спит?» — насторожившись, приподнял ухо Кузьма.

— Спишь уже, нет? — спросил робко. По-прежнему было тихо. «Спит», — подумал Кузьма и уже хотел ложиться, раздраженно ткнул подушку.

— Что? — вдруг так же шепотом произнесла Палашка.

— Как что! — встрепенулся Кузьма. — Семья у нас или не семья? Что ж это такое! Ты — там, я — тут. Куда же я пришел? Что ж это, а?.. Палашк?..

Поднявшись и будто подкрадываясь, Кузьма направился к кровати, где лежала жена.

Не дойдя, остановился и снова спросил с затаенной надеждой:

— А?

Слышно было, как шевельнулась Пелагея.

— Уйди, Кузьма. Не трави ты меня, не трави!.. — И всхлипнула.

— Вот как…

Дрожащими руками он нашарил на столе ковш с водой, сделал пару глотков. Как был, в одних подштанниках и нижней рубахе, вышел на крыльцо. Оперся о стену. В растерянности тер грудь. «Вот как! Мать честная!.. Это как в первый день после свадьбы — от ворот поворот. Вот оно как! Вся жизнь пошла наперекосяк, по кривым рельсам!»

От волнения перехватило горло. И закурить бы надо, и курева нет.

— Кузьма! — раздалось из темноты, из-за калитки.

— А? — растерянно отозвался Кузьма.

— Ты, нет? Это я, кум. — Он уже входил во двор. — Молока принес. Не спишь еще?

— Разве тут уснешь!

— Понятное дело. В первое время все так, не спится. Пока немного не привыкнут. Я и сам… Палашка-то радуется?

— Еще как.

— Еще бы! Не ждала, не чаяла, такое счастье подвалило.

— Закурить есть?

— Сейчас найду. А что это у тебя руки дрожат?

— Не спрашивай, кум. Худо… Вот влип, так влип!..

— Что, Палашка бунтует?

— Она.

— Ну скажи! Ишь распустились, черти! А ты шумнул бы на нее, попробовал.

— Что пробовать!

— Не скажи!.. С женой одна политика — кто кого переорет. Или ты, или она тебя. Ори, не жалей глотки. Главное, ей последнее слово не давать. Как дал последнее слово, так все, хенде хох! Ить тоже, а!.. Никогда бы не подумал, что Палашка такая. Дуры, сами же нас заставляют ловчить! Не хочешь, а придется. Надо обходной маневр искать. Ну что ж, погоди, что-нибудь я придумаю…

Проснулся Кузьма и не сразу понял, где находится. Уже светло. В избе тихо. Не привык еще он к дому. Повернулся, смотрит: Палашка сидит возле окна, младенца на руках держит, кашей кормит.

Кузьма тихонько кашлянул, аккуратно так, давая понять, что он проснулся. Стараясь не смотреть на Палашку, чтоб не смущать ее, вроде бы опасаясь, что она вскочит, уйдет из избы, он приподнялся.

А Пелагея уловила, что он не спит, по каждому движению ее это было заметно, резче они стали, торопливее, но ни разу не взглянула на Кузьму. Накормила ребенка, посадила его на сундук. Кузьма только теперь заметил, что там специальная постелька сделана, подушками обложена.