Павел Васильев - Повести

— Вы чего это?.. Что произошло? В чем дело?

— А ничего! — огрызнулся Митька, озлобленно глядя на Кузьму. — Из-за тебя все!.. По деревне нельзя пройти, на всех углах шепчутся. Ребята дразнятся!.. А ты завел, так и оставался бы там, где завел, чего было сюда переться!

— Замолчи! — крикнул Кузьма.

— Не замолчу! Убирайся отсюда! Нечего мамку мучить!

— Замолчи сейчас же! — сердито крикнула Пелагея, выскочившая из сеней, порывисто дернула сына за рукав. — Замолчи! Как ты смеешь на отца! Он тебе отец!.. Замолчи!

— Не замолчу! Отец, так все можно.. Думаешь, я не вижу, как ты закроешься в чулане да воешь!

— Молчи!.. Не твое дело!.. Это только меня касается… Иди домой.

— А я этому Петьке еще дам! Он еще узнает! — с запозданием вызывающе крикнул Сенька, поддернув штаны.

— И ты иди! — сердито прикрикнула и на него Пелагея, толкнув в спину.

— Н-да… Так-так, — озадаченно произнес Кузьма, стоя посередине двора. — Н-да-а… Из дома убирайся… Дождался… — Машинально достал кисет, не глядя скрутил цигарку. — Вот оно что… Это уже похуже вчерашнего…

Войдя в избу и притворив за собой дверь, Пелагея взялась отчитывать Митьку:

— Как тебе не стыдно, ведешь себя так! Это же твой отец, только что вернулся.

— А он что?

— Ты ведь не знаешь — его это ребенок или нет?

— А я и знать не хочу. Мне все равно. Я к нему и близко-то не подойду.

— Гордый больно! Ты сначала поживи-ка, своих детей заведи, посмотрим, как жизнь пойдет. А чтоб на батьку я больше слова не слышала!

Взяв полотенце, нахмурясь, Митька вышел в сени, стал умываться. Все время вертевшийся рядом Сенька, стараясь хоть в чем-то услужить старшему брату, из ковша поливал ему на руки.

— Больно побили-то? — простодушно поинтересовался Сенька.

— Да нет.

— Ты один раз по сопатке тоже хорошо врезал… А чего же ты разошелся так?

— Да обидно.

— Думаешь, мне не было обидно, когда ты у меня гильзу отнял.

— Сравнил.

— Чего, пущай мальчишка останется у нас, наша компания больше будет. Тогда мы кого хочешь наколотим.

— Дурак ты! — Митька сильно дернул Сеньку за нос.

— Сам ты дурак! — обиделся Сенька.

«Если задумано — значит, сделано! Пообещал что-то — выполняй свое обещание!» — таков был у кума принцип. Надо было как-то выручать Кузьму.

К полудню кум доковылял до соседней деревни Заречье, где находился медицинский пункт — обычная изба, только на окнах занавески из марли. Да уже на крыльце пахло лекарством. В медпункте обычно принимал участковый врач старик Силантьев. Еще до войны он здесь работал, и вот после войны — тоже.

Когда кум вошел в помещение, называемое приемной, там сидела лишь одна санитарка, местная семнадцатилетняя девчонка Лариска, читала книжку.

— Здравствуй, Лариска! — весело и бойко поздоровался кум. — Ты что, одна, скучаешь тут? А где же сегодня ваш самый главный?

— Здравствуйте, — вежливо ответила Лариска, продолжая читать. — В район уехал.

— Надолго?

— Не знаю. Дня на три, а возможно, и на четыре.

— Ну да! А что там такое?

— Не знаю, не объясняли.

— Это да! — воскликнул огорченный кум. — Так что же теперь делать? Он мне позарез нужен.

— Подождите, — все еще продолжая читать, предложила Лариса.

— Нельзя ждать!

— А что случилось?

— А-а! — Кум сокрушенно махнул рукой. Но, взглянув на санитарку и замешкавшись немного, мгновенно оживился. — Послушай-ка, Лариска, может быть, ты мне поможешь? — Подсел к ней, пододвинулся поближе. — Видишь ли, какое дело, — смахнул соринку со стола, выигрывая время и обдумывая, как и с чего лучше начать. — Ты тут работаешь и книжки читаешь, скажи, пожалуйста, может медицина определить точно, скажем, есть у меня ребенок, так мой это или не мой?

— Как это? — недоуменно уставилась на него Лариска.

— Обыкновенно. Если имеются на этот счет какие-то сомнения.

— Что-то я вас не понимаю…

— А чего же тут непонятного! Мой или не мой? И все!

— Сомневаться нечего. Ваша Манька вся в вас, такая же конопатенькая.

— При чем тут моя Манька? Я не о себе… Я… в общем.

— А-а… В книгах про это не пишется.

— Значит, не может, — огорчился кум. — Бессильна. А скажи мне, пожалуйста, как ты думаешь, в семьдесят лет может мужик ребенка завести?

— Откуда я знаю!

— Не может! А в шестьдесят?

— Да не знаю я, что вы с этим ко мне пристали! Даже совестно…

— Ты не знаешь, я знаю — не может! И в пятьдесят — не всякий. А если так, пиши мне справку, мол, не может, и все. Медицина свидетельствует.

— Какую еще справку?

— Обыкновенную. И печать круглую ставь.

— Да вы что! — поднялась из-за стола Лариска. — Вы за кого меня принимаете! Куда меня толкаете? Чего это вы задумали-то?

— Никуда я тебя не толкаю! Я прошу!

— Вы знаете, что за липовые справки бывает, чем это пахнет? Не знаете? Во! — И Лариса, скрестив пальцы, изобразила куму решетку.

— Да что ты! В самом деле-то! — вспылил кум. — Ведь я тебе родственник, хоть и дальний. Я тебе маленькой нос вытирал.

— Это не имеет значения! За это вам и справочки пиши?.. Я на государственной службе.

— На службе, так книжки бы не читала… Что же это получается? Медицина бессильна!.. Значит, человеку погибать, так, что ли? Так по-вашему? Ты послушай, ведь дело какое! Шел человек с фронта. Видит, ребенок лежит. Подобрал. Другой бы что сделал — чихнул, и только, а этот — взял. Таким дуракам еще при жизни памятник надо ставить! А ему что?

— Что?

— Что! — передразнил кум. — Во! — и показал решетку.

Вечером, после ужина, Кузьма поправлял забор, когда пришел Матвей Задворнов, выдавая наряды на завтрашнюю работу. С дороги постучал прутиком в окно, крикнул:

— Пелагея! Завтра на косьбу с утра выходи. А Митьке передай пусть пораньше встанет да колеса в телегах дегтем смажет.

— Ладно, — из избы отозвалась Пелагея.

Бригадир уже направлялся к соседней избе, да Кузьма окликнул его, переулком выбежал на дорогу.

— Матвей!.. А меня-то что же ты забыл? И меня со счетов не сбрасывай, тоже на работу наряд давай.

— Так ты, может быть, еще отдохнешь?

— Хватит, сколько можно. Посидел денек, и ладно. Я без работы как больной.

— Тогда и ты выходи на косьбу.

— Хорошо. Только куда-нибудь одного меня поставь, подальше от глаз.

— А ступай на Зеленые поляны, там тоже не кошено.

Встал Кузьма раненько, пока не проснулась деревня, выбрал косу получше, забрал ребенка и отправился на Зеленые поляны. Это хоть и не так далеко было от Выселок, но в стороне от дороги, за рекой. Кузьма ходко бежал по чуть приметной лесной тропе, торопился. Он всегда торопился, когда шел на покос, — или характер был таким, или привычка такая. И эта торопливая ходьба уже сама по себе как бы настраивала на радостную торопливую работу, когда ни присесть передохнуть, ни закурить лишний раз некогда, жалко терять каждую минуту. И от этой спешки хорошо тебе, весело. Только на сенокосе, наверное, бывает такое. Все делается легко, все доставляет удовольствие.