Владимир Бээкман - И сто смертей

Война была практически закончена, и выработанная для ее нужд сеть полевой почты с каждым днем все больше распадалась на самостоятельные звенья, которые уже никак друг с другом не сообщались.

Через пять лет после окончания войны на пустом и оставшемся без хозяина участке на углу Малой улицы и бульвара построили новый дом. Это было поспешно возведенное из старого, добытого в развалинах кирпича громоздкое здание под крышей из неоцинкованного железа, которую пытались уберечь от ржавчины при помощи толстого слоя густой коричневой краски. На четырех этажах этого дома стало в три раза больше квартир, чем в бывшем доме Робинзона. Но двери в доме были уже совсем не безупречно белыми и черные дверные ручки уже и подавно не тянулись ровной линией. Сад тоже не напоминал прежний. Ягодники одичали, сиреневая беседка вся заросла, и, кроме того, по ночам новые жильцы стали выносить тайком в кусты золу. О прачечной и сараях на дворе ни одна душа не заботилась, вскоре двери и окна поотвалились и дождь с ветром хозяйничали там как хотели.

На это просто не обращали внимания. В мире был окончательно перебит хребет неким старым обычаям и понятиям, люди все меньше заботились о чем-то большем, нежели сиюминутные потребности. Город, постепенно оправляющийся от военных разрушений, нуждался в жилье, притом в огромных количествах. Смешно было сожалеть о каком-то стародавнем порядке или тихом довоенном уюте.

Из прежних жильцов Елена была единственной, поселившейся в новом доме. С невероятными трудностями, после долгих хлопот и хождений ей посчастливилось получить здесь квартиру. Новое жилье Елены состояло из двух темноватых комнат на первом этаже, сравнить их с дворницкой квартирой в доме Робинзона, такой светлой и солнечной, было трудно. Но и эти комнаты Елене посчастливилось получить только потому, что многие боялись нижнего этажа. В послевоенные, полные нужды и страха времена то и дело случались квартирные грабежи и воровство.

Никому и невдомек было, что же привязывает Елену к старому месту. Ни один из прежних жильцов дома Робинзона не стремился сюда назад. Кто знает, может, старых жильцов отпугивали воспоминания о пожаре и гибели хозяев в подземелье, во всяком случае, они разлетелись отсюда, будто их в ту страшную ночь разметала взрывная волна.

Никто и не предполагал, что Елену сюда привело ожидание. Единственным мужчиной в жизни для нее оставался Берг.

Они росли рядом, но в детстве почти не сталкивались. Барьеры в доме Робинзона были, правда, невидимыми, но тем более ненарушаемыми. Берги принадлежали к уважаемому сословию полноправных квартирантов, Елена же была дочерью дворника, для которого день начинался с обязанностей и обязанностями же и кончался. Их было не бог весть сколько, но все они были непреложными. Особенно одна.

Летом в саду на аккуратно подстриженном газоне для хозяев и жильцов расставлялись садовые кресла. Порой, когда вместе собиралась тихая, почтенная публика, ими даже пользовались. Всегда тщательно выкрашенные белой краской, с точеными ножками и спинками, они никогда не должны были оставаться под дождем, ибо масляная краска от воды начинает облезать. Едва начинало капать, Елена обязана была немедленно убрать кресла под лестницу. Кроме того, каждую субботу утром ей полагалось мыть щеткой с мылом широкое каменное крыльцо галантерейной лавки.

Произошло это за какой-нибудь год до войны.

Как-то в августе, послеобеденной порой, когда разразившаяся внезапно гроза уже грохотала над кронами огромных кленов и тяжелые капли дождя зашлепали по нагретым солнцем плитам дорожек, в саду появился молодой Берг, в то время уже абитуриент, и бросился помогать Елене убирать кресла.

Елена очень спешила, и все равно сиденья последних кресел уже становились крапчатыми от дождя. А не справиться вовремя с работой или же сделать ее плохо — это в доме Робинзона считалось крайне предосудительным.

Берг подхватил сразу четыре кресла, и лужайка мигом опустела. Дождь пошел сильнее, и примятая ножками кресел и человеческими ногами трава на газоне, оживленная влагой, начала распрямляться.

Берг помог Елене сложить в каморке под лестницей кресла друг на дружку. Теперь можно было не спешить. Когда они там, в полутьме, прислушивались к шороху дождя, составляли кресла, оба слегка разомлевшие от спешки и августовской жары и чуточку запыхавшиеся, тогда-то все и случилось. Берг словно бы впервые увидел повзрослевшую Елену. Околдованный теплом и запахом тела девушки, Берг неожиданно обнял Елену и страстно поцеловал ее в изумленно полуоткрытые губы. Затем рванулся вверх по лестнице и, хлопнув дверью, скрылся в своей квартире.

Елена застыла на месте. По всему телу разливалось какое-то необычное вибрирующее чувство. Она со смущением отметила, что нисколько не испугалась. Напрасно Елена пыталась рассердиться. Ничего подобного просто не возникало. Будто произошло нечто совершенно естественное.

Елена и раньше примечала Берга, только он всегда проходил мимо, не обращая на нее внимания. В глазах Елены он выглядел каким-то возвышенным и благородным, явившимся из какого-то рыцарского мира, а не оттуда, где возле кино по бульвару прохаживались местные донжуаны или под глупые шутки пытались облапить ребята из своего класса. Гордая манера Берга держаться, присущий его роду волевой подбородок, сосредоточенная уверенность, с какой он проводил в жизнь все задуманное, делали его в глазах Елены представителем почти что высшего света. Это был идеал, к которому следовало стремиться, но вместе с тем и недостижимый, как все настоящие идеалы.

После случая под лестницей они долгое время не встречались. Юноша стеснялся Елены. Самой же ей и подавно не пристало искать встреч. Временами она украдкой подглядывала за Бергом издали, как, бывало, делала в детстве. В сердце Елены всегда сладкой болью отдавало сочувствие, когда она видела его в постоянном одиночестве, то ли в беседке за чисто выскобленным столом листающим альбом с марками или сонным воскресным вечером сидящим на ступеньках крыльца запертой галантерейной лавки. Когда Берг сидел на крыльце, в руках у него всегда была записная книжка, куда он заносил номера проезжающих автомашин. Смысл этого занятия так до конца и не дошел до Елены, но виной тому была явно лишь ограниченность ее девчоночьего разума.

Однако и в детстве Елена никогда не осмеливалась приблизиться к Бергу иначе, как только вместе с другими детьми. Хотя жильцы и менялись, детей в доме всегда было мало и они редко собирались вместе. Это не поощрялось. Дети сообща поднимали шум, что было вовсе не по нраву тихим хозяевам.

И только за день до отъезда в летную школу Берг уже вечером встретился с Еленой под лестницей. Горящей от возбуждения рукой он схватил девушку за локоть и затащил Елену в знакомую каморку. Они целовались без слов, торопливо и жадно, сказка вот-вот должна была кончиться, она была слишком прекрасной, чтобы продолжаться наяву. Елена чувствовала, как слабеет тело, голова кружилась радостно и легко, она парила совершенно свободно и бесплотно в высоком сияющем небе над городом. Поцелуи эти не должны были вовеки кончаться, Елена и не желала возвращения на землю, сказка вопреки всему не должна была никогда прерываться. Эти две дорогие руки так и должны были постоянно обвивать ее, удерживать от земного притяжения все в той же сияющей вышине.