Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

А следующей ночью красноармейцы услышали долгожданную канонаду. Ее приносило изредка и очень глухо. Под утро она исчезла, но вскоре стала слышна гораздо явственней и ближе. Потом замирала еще дважды - и вдруг пропала совсем. Ее не было всю вторую половину дня и всю ночь, зато в батальоне было непривычное движение, блуждали огоньки, брязгало железо. А на рассвете немцы снялись и отступали к горам. Выйти на шоссе они так и не рискнули, шли обочинами, текли овражками. Тимофею очень хотелось сыпануть им на хвост, но приходилось считаться с тем, что осколочных снарядов у них осталось всего восемь штук, только на черный день. Живите, решил он, все равно вам далеко не уйти. Немцы перешли реку вброд и стали окапываться на том берегу, у входа в ущелье. Они спешили, но прошло еще несколько часов, прежде чем в доте услышали далекий рев моторов, а потом на востоке, перевалив горку, на шоссе появились советские танки: тридцатьчетверка и два Т-26. Командир головной машины оглядывал долину в бинокль. Сначала его внимание привлекли брошенные немцами окопы и лишь затем - усеянный трупами холм и красный флаг над дотом, Вот уж чего, должно быть, он здесь никак не ожидал. Он заглянул внутрь танка, и тотчас же рядом с ним появился второй танкист, теперь они оба глядели на дот и на красноармейцев, которые сидели на куполе и кричали «ура!».

- Здорово, хлопцы! - закричали танкисты.

- О-го-го-го! - торжествующе неслось с холма.

- Крепко накостыляли, дышло им в печень!

- Кати, кати! Посмотрим, какой ты сейчас будешь хороший!

- А что, он близко?

- Сразу за рекой зарылся.

- Выковыряем!

- Счастливого пути!

- Счастливо оставаться!

Танки продвинулись почти до берега. Немецкая батарея встретила их огнем и заставила отступить. Они отошли почти на километр и рассредоточились, поджидая пехоту. Она появилась нескоро. Сначала это была небольшая группа бойцов. Пограничники обнаружили их случайно, так далеко они шли: они появились из-за дальних холмов и продвигались вдоль берега реки. Потом на дороге появился сразу целый взвод, а немного в стороне - подразделение автоматчиков: фланговое прикрытие; затем появились две роты. Когда они поравнялись с холмом, от них отделилась группа, человек около двадцати, и направилась к доту. Тимофей выстроил свой гарнизон и, когда старший группы, капитан, подошел к ним, доложил честь по чести, четко и коротко, как и положено по уставу. Капитан принял его рапорт с непроницаемым лицом. Опустив от фуражки руку, он сухо приказал:

- Сдайте оружие.

Это неприятно поразило Тимофея, но пререкаться он не стал. Сдал свой «вальтер» и автомат, то же сделали остальные. Прибывшие с капитаном красноармейцы окружили их и повели вниз под конвоем. Возле дороги капитан подошел к переносной радиостанции, и, когда он заговорил в микрофон, Тимофей с изумлением услышал немецкую речь:

- Господин майор, все в порядке. Можете приезжать.

Майор Иоахим Ортнер появился через несколько минут. Иронически взглянул на Тимофея и пошел к доту. Спускался он медленно. В нем появилась какая-то рассеянность, которая улетучилась, когда он опять увидел перед собой пленных красноармейцев. Его интересовал, впрочем, один Тимофей.

- Дот прекрасен, - сказал майор. - Будьте любезны, капитан, переведите, что сражались они выше всяких похвал.

Капитан перевел. Он видел, какое смятение терзает Ортнера, догадывался, что тот ищет утверждения в демонстративном благородстве, ждет ответной похвалы, признания превосходства хотя бы от этих солдат. Но психология не вызвала у капитана сочувствия. Будь его воля, он бы ограничил общение с красноармейцами одной автоматной очередью.

Иоахим Ортнер помедлил, взял Тимофея за борг куртки.

- Между прочим, в таком мундире, только генеральском, воевал мой дед.

Капитан опять перевел; опять его слова не нашли отзвука. Но только сейчас понял это Ортнер - когда Тимофей выдержал его взгляд спокойно и без напряжения, будто ничего не произошло… Ортнер еще раз взглянул на капитана, на красноармейцев, пробормотал: «Ну и черт с вами», - забрался в бронетранспортер и укатил.

Концлагерь был небольшой. Он был высоко в горах, на полонине; от западных и северных ветров заслоняли хребты, так что за месяц на фиалковом небе ни разу не образовалось даже небольшого облачка.

Четыре овечьи кошары стояли здесь давно, быть может, с прошлого века. Их вычистили за день, расчленили тесными трехэтажными нарами - и они превратились в бараки. В тот же день лагерь был обнесен колючей проволокой в один кол, невысоко и негусто: проволоки было мало, каждый метр на учете; но уже к середине июля ограда была двухрядной, на трехметровых столбах, и даже вышку с пулеметом успели поставить. Вряд ли комендант опасался появления в столь глубокой дыре инспекции, а тем более начальства, но стремление выглядеть «не хуже других» было понятно.

Лагерь предназначался для заготовки ценной древесины. Леса подступали отовсюду, однако граница их проходила метров на триста ниже, а по дороге выходило в десять раз больше. Вечернее возвращение в лагерь было испытанием на выносливость.

На первый взгляд побег отсюда не представлял трудности, тем более что у охраны не было служебных собак. Но гитлеровцы с первого же дня ввели - как они сами ее называли - «прогрессивную систему», которая практически исключала побеги. Система складывалась из трех ступеней: «покой», «взаимовыручка» и «единство с народом». В основе лежала простейшая арифметика: за каждого беглеца расстреливались десять узников - кто подвернется под руку. Этим насаждался страх перед чьей-то активностью И поощрялась подлость: доносчики выступали в личине благородных радетелей за жизнь своих товарищей; ведь предупрежденный побег автоматически сохранял жизнь точно определенному числу людей.

Эта ступень называлась «покой».

Если побег все-таки состоялся, репрессии не применялись сразу, пленные получали шанс избежать расстрелов, изловив беглецов собственными силами. В этом и заключалась «взаимовыручка». Узники отряжали в погоню самых доверенных, проворных н сообразительных. Гитлеровцы содействовали им транспортом и огневой поддержкой - по необходимости.

Наконец поощрялось и местное население («единство с народом»). За пойманного или убитого беглеца комендатура платила двадцать марок, за двоих - уже пятьдесят, за троих - целых сто марок!… Еще не состояние, но, во всяком случае, весьма существенная сумма даже для крепкого хозяина.

Тимофей оказался в одном бараке с Чапой, их нары были рядом. Остальных видели издали - на построении и по дороге от лесосеки, но поговорить удалось лишь спустя несколько дней, когда изучили писаные и неписаные законы этого мирка и точно знали, насколько их можно без особого риска преступить. Медведев не беспокоил: сержант рядом - значит, он хоть сто лет будет ждать команды, слова лишнего не уронит, шага в сторону не сделает. Зато Ромка в любую минуту мог сорваться с тормозов, дать ход своему донкихотству. И на Герку плохая надежда: с его инициативностью разве сладишь!…