Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

- И все ты лизеш поперед батьки! - улыбнулся Чапа, поцеловал Ромку и подошел к командиру.

Флаг получился. Он был хорош. Устанавливать его пошел Чапа.

- Не мав я у житти такой чести, щоб прапора мени довирылы, - сказал он. И с ним не спорил никто.

У них оставалось еще минуты три. Тимофей стоял возле амбразуры с закрытыми глазами, слушал Ча-пины шаги на куполе, тянул в себя воздух всей грудью и думал, какое это счастье - умереть за свою родную землю и как ему повезло, что он сам выбрал этот момент и сам выбрал это место, когда он здоров и счастлив, и рядом его друзья, и кажется ему, что стоит он на высокой-высокой вершине, выше некуда, и солнце обнимает его своим теплом…

Он открыл глаза и увидел колонну.

Что они могут доказать мне? Ровным счетом ничего А нам пятерым что они могут доказать? Ничего. Пусть они наступают где-то - здесь им больше не пройти. Пока я жив, пока хоть один из нас жив, пока хоть одна винтовка стреляет - здесь они шагу вперед не сделают.

Пусть перед ними отступает весь мир - мы будем стоять. Даже одни в целом свете. Самые последние.

Лязгнул затвор пушки. Чапа доложил о готовности.

Тимофей увидел, что вдоль колонны мчится длинная открытая легковая машина, полная людей. Не иначе - командование.

- Чапа, можешь накрыть легковушку?

- А мне одинаково.

- Давай. Только упреждение возьми точно.

Он ждал. Рано… рано… еще рано… Ну!

И туг сверкнул гром.

Подполковник Иоахим Ортнер, кавалер ордена Железного креста, был вызван с центрального фронта по специальному запросу министерства пропаганды. Встречу со съемочной группой кинохроники назначили почему-то в Ужгороде, оттуда до места был не близкий путь, но подполковник не спорил: прилетел в Ужгород и всем видом своим давал понять, что все хорошо, что характер у него покладистый, и взгляды широкие, и улыбка киногеничная. Когда его снимали, после каждой фразы он делал паузу и улыбался…

Через горы они ехали долго. Все устали и не скрывали этого, только подполковник держался. Но, когда его денщик Харти сказал киношникам, мол, теперь скоро: от силы километра три - и они в долине, режиссер заметил, что с подполковником творится неладное. Ортнер дышал тяжело, глаза были полузакрыты, на висках выступил пот. Режиссер встревожился. Снять Ортнера на холме он должен был энергичным и бравым.

- Вам плохо, подполковник? - спросил он.

- Нет, нет, ничего… сейчас пройдет… - Лицо Ортнера стянула судорога, он делал очевидные усилия, чтобы зубы не стучали. - Харти! Плед.

- У меня есть коньяк, - решился режиссер.

- Благодарю… не беспокойтесь… - Ортнер съежился под пледом. - Вы верите в кабалистику? В магические цифры?

- Как сказать…

- Понимаю. - Ортнер долго молчал, наконец решился. - Я в третий раз въезжаю в эту долину… Второй прошел незаметно: я прибыл с моим батальоном и ничего не почувствовал… А вот в первый раз было худо… так же холодно, как сейчас…

Голос Ортнера пропал, потому что они догнали танковую дивизию, которая двигалась в ту же сторону, и теперь уши забивал лязг, гром и скрежет. А ущелье уже раздавалось вширь. Вдруг кончились горы - и они влетели в долину. Почти не слышный, угаданный только по короткой тряске под ними пролетел мост через речку, а навстречу надвигался холм. Режиссер уже понял все без пояснений, колотил по спине оператора, влипшего лицом в камеру, и орал, пытаясь перекричать танки: «Курт! Это потрясающе! Это будут гениальные кадры. Держи проезд как можно дольше. Крупным планом: пушки, траки, гренадеры. И потом сразу панорамируй на холм…»

Они мчались вдоль танков, холм летел на них, сухой, обугленный к вершине, и дот сейчас был виден отчетливо, но только один Иоахим Ортнер понял, что маленькая, легкая тень над ним - это флаг. Он понял, что это означает, кто это может быть, и отчаяние придало ему сил. Он преодолел раздавившую его тяжесть, сбросил с плеч плед, вскочил и хотел закричать: «Нет! нет! нет!…» - и вдруг увидел, как из мрака амбразуры сверкнул орудийный выстрел. Иоахим Ортнер так хорошо знал эту вспышку, столько раз видел ее… Он закричал «a-a-a-at» пронзительно и длинно. Каким-то неведомым чувством он понял, что целились в него, и выстрелили в него, и не промахнулись. Он кричал от предсмертной тоски, истекая куда-то в пространство этим криком, и, когда наконец настоящее пламя обволокло его и настоящая сталь пронеслась сквозь его податливое тело, он уже не чувствовал и не слышал этого. Он уже был мертв.

Но сначала о том, как они умирали. Их убивали пули. Их убивали пули и осколки гранат, из засады и при внезапной встрече, когда враги - вот они, рядом, в десяти шагах, когда уже ни спрятаться, ни отступить, и видишь цвет их глаз, и пегую щетину на подбородке, и во взгляде оторопь, и растерянность, и отчаяние, - а автоматы грызут и грызут в упор - в живот, в лицо - а вокруг тишина! а вокруг тишина! - только белые от пламени рыльца грызут и грызут в упор, и белые мотыльки огня оплавляют взорванное пулями сукно и гаснут, гаснут…

Их убивали пули, и тогда считалось - повезло парню, потому что недолго мучился, потому что редко кто из них так умирал. Потому что были у них иная жизнь, и судьба иная, и иные счеты со смертью Потому что никто не видел их могил, и дождь не смывает сурик с их безымянных дощатых обелисков.

Потому что они были разведчики.

Да, сначала о том, как они умирали.

Ведь может случиться, что однажды придет и твой час. Судьба явится тебе в лице командира дивизионной разведроты. Двадцатилетний старший лейтенант с испепеленными глазами, он будет медленно идти вдоль вашего серого строя, угадывая, кем восполнить образовавшийся после разведки боем дефицит. Заглянет и тебе в лицо, только выберет других. Но когда им, перешедшим в новое качество, он прикажет: «Разведчики, два шага вперед», - ты тоже сделаешь эти два шага. И вся прошлая жизнь уйдет далеко-далеко. У тебя останется только сегодняшний день и твое задание, и ты узнаешь, как шаги часовых отдаются прямо в сердце, и хрип рукопашной, и лай собак, которые идут по твоему следу. И однажды ты скажешь, что сможешь задержать их минут на десять, уж десять минут - это наверняка, и у тебя не станут оспаривать твое право, уйдут, чтобы выполнить задание, а ты пересчитаешь патроны и отложишь один, и заставишь себя не думать о том, что возможна осечка…

И настанет твой самый длинный день.