Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

Это произошло в ночь с первого на второе июля. А через сутки разведчики вышли на связь - все протекало по плану. Следующего сеанса радиосвязи Малахов не стал ждать, потому что наконец-то наши армии, срезавшие «белорусский балкон», ворвались в Минск. Малахов выхлопотал сорокавосьмичасовой отпуск, нашел оказию (совсем новенький «Дуглас», в котором летел молодой авиационный генерал с офицерами штаба: его корпус вроде бы собирались передать 8-й воздушной армии, и теперь он возвращался после рекогносцировки) и уже четвертого июля был

б родном городе. Большой дом на Советской, где с весны тридцать восьмого жила семья Алексея Иннокентьевича, фашисты взорвали фугасом. Люди только начинали возвращаться в город и вообще мало кто уцелел, но Малахов знал, как искать, и нашел соседей по парадному. Они ютились теперь во времянке сразу за вокзалом, это было совсем в другой стороне. Немцы выселили их еще в сорок втором. Прежний дом на Советской был огромен, и всегда казалось, что все живут сами по себе, и самое близкое знакомство дальше просьбы о куске стирального мыла или коробки спичек, чтобы лишний раз не бежать в лавку, не шло. Но война все перевернула и обострила память. Люди боялись выходить на улицу и откровенно разговаривать с малознакомыми людьми, но что-то сплотило всех, каждый стал словно частичкой одного огромного организма, и что бы ни произошло с кем-нибудь из них, какими-то неведомыми путями почти сразу становилось известно всем.

Соседка долго, с интересом разглядывала Малахова.

- Никак не упомню вас, товарищ командир… Да и Глаферью (она так и произнесла имя жены Малахова - через «е») в нашей парадной мало кто знал. Гордая была дама, упокой господь ее душу. Бывалоча идет мимо - голоса не подаст, вот так только головою мотнет. Понимала из себя много, уж вы не обижайтесь, товарищ командир… А то правда: люди говорили - она на пианине умела выступать?

Малахов слушал ее - и вроде бы не мог сосредоточиться. Чтобы соединить все эти слова и понять их. Они летели в него, как шарики, но то ли силы в них было мало, то ли какая-то преграда стояла на пути - не долетали… кружили возле - пустотелые, лишенные смысла - нет! нет! это о ком-то другом, не о его семье…

Мысли его разбредались, но он все-таки понимал, что соседка сейчас нарочито груба и вульгарна: хочет спутать его чувства, негодованием скомкать боль - и тем смягчить удар.

…Жену и младшую дочь фашисты зверски убили прямо в квартире. Старшую вместе с тысячами других минчан расстреляли за Уручьем, во рву, в каких-то десяти-пятнадцати километрах от места, где они каждое лето снимали дачу…

В Малахове что-то остановилось.

Сначала не было мыслей никаких. Он возвращался чадными, засыпанными битым кирпичом улицами, терпеливо пережидал, когда дорогу перекрывала ревущая моторами, окутанная клубами пыли и газов колонна тридцатьчетверок или «студебеккеров»; отдавал честь; отвечал на какие-то вопросы… Потом вдруг сказал себе, что ведь знал, где-то глубоко-глубоко оно в нем сидело, это знание… пожалуй, не столько знание - страх… Но он не признавался себе, все годы гнал от себя чувство, потому что даже сомнение становилось изменой…

Ну кому они мешали, мои девочки? Ведь и места на земле занимали совсем чуть-чуть. Такие тихие, придавленные своими комплексами и бедами, истинными и мнимыми. За что их уничтожили? За что?…

- Вы контужены, товарищ подполковник? Вас проводить? Где вы остановились? - ворвался в сознание Малахова предупредительный, но твердый голос, и он вдруг увидел, что прямо перед ним стоит майор-артиллерист с красной повязкой на рукаве, а чуть в стороне и патруль - стрелковое отделение.

- Вы меня слышите, товарищ подполковник?

- Да, майор, благодарю вас… Все в порядке…

Говорил Малахов через силу.

- Разрешите ваши документы.

Малахов протянул.

Майор изучил их внимательно и со знанием дела, Его лицо смягчилось:

- Может быть, все-таки мы вас проводим?

Малахов отрицательно качнул головой, майор отдал честь и повел патруль дальше, но еще дважды оборачивался.

Нельзя себя так распускать… возьми себя в руки… ты ведь можешь, ты должен суметь! - приказал себе Малахов, но сразу это не получилось, и он все стоял и говорил себе: Ну!… Ну!… Похоже, ты сломался, Алексей Иннокентич, похоже так… и побрел к вокзалу.

В штаб фронта он возвратился постаревший, тянул ноги, стал еще более нелюдим. Целые дни сидел в своем кабинете за письменным столом; никуда не звонил, ничем не интересовался; никто не знал, что он ел эти дни и ел ли вообще. Каждый вечер ему приносили радиограмму поисковой группы, он кивал, говорил свое обычное «благодарю вас» и клал радиограмму под пресс-папье.

На четвертые сутки (это было уже 10 июля) Малахов нарушил затворничество и поднялся на этаж выше, в оперативный отдел, к своим офицерам, которые занимались этой операцией.

- Как вы находите работу группы? - спросил он.

- Ну что ж, - сказали ему, - ребята стараются, вой что сами придумали… Уж если Хальдорф точно в этом районе - они его откопают.

- Карту, - сказал Малахов. Перед ним положили двухверстку.

Маршрут группы пересекал фронт 1-й венгерской армии, все три пояса обороны, затем ее тылы; затем натыкался на крестик - первый контрольный пункт. Все контрольные пункты были пройдены четко и почти в срок, и ничего в них обнаружено не было. Тогда командир, продолжая поиск, повел группу назад челноком, влево-вправо; на карте это получалось, как гармошка, которую нанизали на прежний маршрут. Профессиональная работа.

Офицеры так и сказали Малахову. Он усмехнулся. В провалившихся серых глазах на миг словно свет зажегся - и погас.

- Это не они идут, - сказал Малахов. - Это Хальдорф нас водит.

Офицеры молчали.

Ты знал, на что посылал эту группу, сказал себе Малахов. Идти на Хальдорфа, поддерживая постоянную радиосвязь, это все равно, что балансировать над пропастью на проволоке. Но ты пошел на это в надежде узнать точный адрес. А все, выходит, напрасно. Мало того: своим нехитрым маневром Хальдорф отыграл несколько дней. Правда, теперь ты можешь быть уверен, что разведцентр где-то здесь, в одной из этих точек…

- Прошу вас проанализировать текст радиограмм, - сказал Малахов. - И маршрут тоже… Вместо живого зверя нам подсунули дохлую кошку. Через два часа представите мне соображения, где это могло произойти.

Он круто повернулся и ушел к себе, может быть, даже излишне торопливо, если поглядеть со стороны, но это не было знаком недовольства; просто вдруг возник новый план; он формировался буквально в эти секунды, и Алексей Иннокентьевич боялся, что случайная реплика или разговор отвлекут, выбьют из ритма; нарушат живой процесс, когда мысль обрастает деталями, как дерево листьями.