Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

Самым же существенным в плане для Алексея Иннокентьевича было то, что он решил в третьем поиске принять личное участие. Разрешение на это пробить будет непросто, начальство упрется - и справедливо. Но Малахов не сомневался, что найдет достаточно веские основания и добьется своего. Во-первых, за выполнение задачи он отвечал лично, а схватка с Хальдорфом, судя по всему, вступала в решающую фазу. Во-вторых, здесь уже потеряны две разведгруппы, больше рисковать людьми вслепую нельзя, да и времени не осталось. В-третьих, не исключено, придется на месте принимать ответственные решения - и тут пригодится его личный опыт…

Но перед самим собой он не собирался хитрить. Он не представлял, что когда-нибудь оправится от полученного удара, что еще будет жить в том же душевном настрое, что и прежде. Но чтобы хоть как-то выйти из состояния, в которое повергла его потеря семьи, чтобы жить! - продолжать жить и бороться и выполнять свой долг, он должен был хотя бы на время выбраться из стен кабинетов, из цепкой паутины умозрительной борьбы с невидимым, далеким, почти полумифическим противником и схватиться с ним лицом к лицу. Самому идти, самому искать, самому стрелять. Делать! делать! делать вот этими руками, своими собственными, спокон веку мужскую, святую работу мести. Только это меня может вылечить, понял Алексей Иннокентьевич. Только после этого я как-то смогу дальше жить…

Пойду! - решительно заключил он.

Следует заметить, что на фронте за последние дни произошли перемены, и не все из них благоприятствовали планам Малахова.

После того как в начале лета были разгромлены основные силы группы армий «Центр», Гитлер передал командование ею фельдмаршалу Моделю, сменив прежнего фаворита, безвинно пострадавшего фельдмаршала Буша. Это произошло 28 июня, а уже на следующий день Модель, который продолжал возглавлять и группу армий «Северная Украина», начал переброску в Белоруссию мало-мальски свободных войск с участков, находившихся пока в его компетенции. Обработав поступающие из-за линии фронта сведения, операторы заключили, что немцы направили на север шесть дивизий, из них три танковые. Ситуация складывалась благоприятно, армии 1-го Украинского стали готовиться к наступлению.

Затем отличилась разведка фронта. Эти ловкачи достали бесценного «языка» - офицера связи немецкой 17-й танковой дивизии. Его буквально вытащили из-за стола; это было в Сокале, в самом центре, на какой-то пирушке, и протрезвел немец только на следующий день, уже в Новом Селе, где стоял штаб маршала Конева. Офицер оказался словоохотливый. Он рассказал, что в штабе Моделя знают о предстоящем наступлении, даже о приблизительных сроках его, и что командующие армиями уже разработали порядок отвода войск на вторую полосу обороны, едва будет установлено, что наступление началось, чтобы подготовительный артиллерийский удар пришелся по пустым позициям. В общем, немецкая разведка работала на удивление успешно; следовательно, наши контрразведчики только зря хлеб едят. Командующий произнес эту фразу в сердцах, но штабной иерархией она была принята как официальная позиция, даже как руководство к действию. Для контрразведчиков наступили черные дни. Если прежде по первому слову им оказывали любое содействие, все «само падало», то теперь даже причитающееся «по закону» приходилось буквально выбивать, выхаживать по инстанциям, высиживать у дверей высоких кабинетов.

И вот в такую нескладную минуту Малахов затеял третью попытку найти фон Хальдорфа.

Хотя у него были чрезвычайные полномочия, и он не без основания рассчитывал на доброе к себе отношение фронтовых «тузов», от которых зависела поддержка операции, у Малахова создалось впечатление, что он уперся в стену.

Воздушно-десантный батальон, которым он имел право в случае нужды воспользоваться, оказывается, уже несколько дней сражался где-то в районе Белостока. И штурмовики, обещавшие поддержку, перебазировались под Минск. А прилетевшими им на смену эскадрильями командовали незнакомые люди. Мы знать ничего не знаем, говорили они Малахову. Вот пусть начальство спустит приказ - тогда пожалуйста; сделаем что надо в лучшем виде.

Малахов принял это спокойно. Что-то в нем умерло, и это отразилось в его облике, да так, что было заметно всем. Он превратился в живой автомат, который, методично преодолевая препятствие за препятствием, неумолимо идет к цели. Он ходил из штаба в штаб, и хотя в проекте приказа о наступлении все еще не было окончательно установлено, какие авиационные корпуса после нанесения удара на главном, львовском, направлении будут переброшены южнее, на станиславское, которое как раз интересовало Малахова, он все-таки сумел договориться с летчиками о взаимодействии. Потом занялся «выбиванием» десанта. Все это решали генералы, генералов было много; они говорили «голубчик ты наш», и «дружок», и «милый Алексей Иннокентич», и другие ласковые слова; они готовы были наобещать золотые горы, но решать никто не хотел и потому каждый спешил спровадить Малахова к коллеге. Однако дело было ясное и нужное, и в конечном счете разрешилось положительно. И затратить-то пришлось на это всего полтора дня; если реально смотреть на вещи - не так уж и много.

(Кстати, офицеры из оперативного отдела не приняли версии Малахова. Ни в одной радиограмме не был пропущен контрольный знак; и радисты Смерша, поднаторевшие в этом деле, уверенно заявили, что в работе ключом не заметили каких-либо перемен; наконец, разведгруппа действовала грамотно и единственно верно. Что ж, постараюсь на деле доказать, что вы ошибаетесь, сказал Малахов, подумав при этом, как удобно пользоваться даже такой относительной свободой, какую имел он.)

Одиннадцатого июля под вечер Алексей Иннокентьевич возвратился в отдел и почти до восьми разбирал бумаги в своем письменном столе. Поужинав в офицерской столовой, он заспешил к себе на квартиру и положил в портфель чистое полотенце, зубную щетку и бритвенный прибор, хотя решил еще раньше, что в поиске будет действовать в немецкой форме, значит, и предметы туалета у него должны быть подобраны соответственно; но этим он мог разжиться на месте. Потом он сел в свою «эмку», сказал шоферу: «Давай через Тарнополь, - закрыл глаза и выдохнул еле слышно, словно поставил точку на прошлой жизни: - Все…»

Было еще светло, хотя местами, когда дорога ныряла под темные своды старых тополей, становилось сумеречно. Движение было небольшое. Вот через час-полтора здесь не протолкнешься: последние двое суток перед наступлением - самая лихорадка. Красивая земля, думал Алексей Иннокентьевич, глядя на распаханные холмы с дальними перелесками, с лентами огородов, но не жалел, что больше никогда не увидит этого. Он вообще об этом не думал. С той минуты, как он решил, что пойдет с разведкой, его душа жила одним: ожиданием. Она терпеливо аккумулировала в себе ненависть. Встретиться лицом к лицу, и из автомата - от живота - в упор!… Он так это ясно себе представлял, так живо, что содрогался даже и пальцы непроизвольно сжимал до онемения. О боже, шептал он, дожить бы, дождаться бы; кажется, зубами глотки бы им грыз…