Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

Он забыл на время, что он разведчик-профессионал, что у него совсем другая работа. Он сам поставил диагноз, и сам определил себе лечение, и наслаждался мыслью, что сможет, как все, как другие, как рядовые солдаты. Хоть один раз в жизни!…

За Тарнополем дорога пошла прямо на юг. Здесь движение стало еще меньше. Шофер прибавил газу. Ночь летела им навстречу, сухая, жаркая, черная, и только контрольные посты и длинные вереницы «студебеккеров», которые приходилось время от времени обгонять, напоминали о войне.

Капитан Сад встретил Малахова настороженно, с нескрываемым внутренним сопротивлением: не забыл их первого разговора. Намерение присоединиться к поисковой группе пришлось ему тем более не по душе.

- Это связано с большим риском, товарищ подполковник, - попытался воспротивиться он.

- Знаю.

- Боюсь, что не совсем…

- А вы не боитесь, что мне не понравится ваш тон? Они сидели друг против друга в просторной чистой горнице. Между ними был небольшой стол, застланный старенькой рядниной, сейчас пустой, если не считать светильника, сделанного из гильзы от сорокапятимиллиметровки, сплющенной по горловине. Светильник стоял чуть в стороне, чтобы не мешал видеть друг друга.

- Почти все опытные ребята ушли с первой группой, - сказал капитан Сад. - Мне придется вести мальчишек. Других не осталось.

Малахов с трудом подавлял в себе досаду. Нет, не таким представлял он этот разговор - разговор перед уходом в разведку, на который зачастую отпущено совсем немного слов, бывает - всего две-три фразы, вроде бы и несущественных, если поглядеть со стороны, но именно в них рождается то безграничное взаимное доверие, которое там, за линией фронта, становится твоей надеждой и силой, дает ответ: будешь ли ты, вернешься ли, выполнишь ли свое задание…

Впрочем, а мог ли быть иным этот разговор? - подумал Алексей Иннокентьевич. Вряд ли. Ну представь себя на месте этого капитана - кого он во мне видит? Очевидно, охотника за острыми ощущениями или внеочередным орденом. Не иначе. А он уже думает о деле, о своем задании, и от мысли, что сидящий перед ним штабной чиновник вдруг в какой-то момент начнет вмешиваться, подавать советы, а то и командовать, - от одного этого ему муторно становится. Он прав, этот капитан Сад, заключил Алексей Иннокентьевич, но ведь и я прав тоже. Жаль, этого он сейчас не поймет… да я и не стал бы объяснять! Он обязан подчиниться, и выполнит приказ - большего от него в данную минуту и не требуется. Но когда мы выйдем на последнюю черту, оно должно уже будет жить в нас - наше взаимное доверие. А для этого первый шаг нужно сделать уже теперь; трудный шаг: нужно пойти на компромисс. Человек должен знать это сам, этого объяснить невозможно в такую минуту. Как жаль, что сегодня - пока что - это придется делать мне одному…

Но надо было сделать это так тонко, чтобы оно сложилось вроде бы само по себе, чтобы молодой, но уже достаточно уверенный, а потому и жесткий командир дивизионной разведроты не решил, что подполковник с надломом, что достаточно чуть упереться, чуть надавить - и уступит.

- Никак не соображу, капитан, на что вы надеетесь: разжалобить меня или напугать?

- Я объяснил, как оно есть… Только и всего.

- Тогда оставьте ваши сантименты насчет мальчишек. Это солдаты. А поскольку их отобрали в разведку, смею надеяться, это лучшие из солдат. Или я заблуждаюсь?

- Вы правы, - сказал капитан Сад.

- Еще я надеюсь, что из лучших будут выбраны лишь те, с кем мы сможем выполнить задание. - Малахов увидел, что взгляд собеседника стал каким-то рассеянным, даже отрешенным, и спросил, смягчая тоном бесцеремонность вопроса: - О чем вы задумались, капитан?

- О своих ребятах, товарищ подполковник. О тех, кто уже там… - Он встретился взглядом с Малаховым, почувствовал в нем поощрение и добавил: - Понимаете: они ждут меня. Если живы, конечно… Они знают, что я приду и выручу их. Я помню об этом, и оно во мне сверлит и днем, и ночью… Извините, пожалуйста.

- Ничего.

- Значит, вы настаиваете на своем участии, товарищ подполковник?

- Считайте, что дело решенное, капитан.

- Слушаюсь.

- Считайте, что это необходимость… что мне, очевидно, придется выполнять свою локальную задачу.

- Слушаюсь, - повторил капитан Сад; в его взгляде что-то едва уловимо напряглось. «Он не знает слова «локальный», - догадался Алексей Иннокентьевич, но, поскольку не сомневался, что смысл фразы понят капитаном правильно, не стал объяснять, боясь задеть его самолюбие.

- И последнее, капитан. Командир группы - вы. Для меня тоже. При любых обстоятельствах. Ясно?

- Не очень… не вяжется как-то.

- Сейчас увяжется. Будем считать, что «товарищ подполковник» останется в этой горнице, а выйдет отсюда просто Алексей Иннокентьевич. Скажем, переводчик И никто в ином качестве знать меня не должен.

Малахов вопросительно взглянул на капитана, тот кивнул, качнулось пламя в гильзе, и тотчас под стеной, где стояла широченная, разбухшая перинами железная кровать, засветились на миг и тут же погасли, превратившись в едва заметные точки, четыре большущих медных шара, украшавшие спинки кровати.

Следующий день пролетел незаметно; сборы и мелкие хлопоты поглотили его. Оказавшись в положении исполнителя, человека подчиненного, Алексей Иннокентьевич нашел в этом немало удобства. Правда, какое-то время он контролировал капитана - осторожно, чтобы ни он сам, ни остальные не заметили, но вскоре убедился, что тот дело знает, и успокоился совершенно. И тотчас какая-то усталость обволокла его. Не физическая - он чувствовал себя превосходно. Но опять между ним и миром встали незримые стены, опять потускнели краски и уши будто ватой заложило, и он никак не мог попасть в ритм с окружающими, на все реагировал с опозданием, только теперь это уже не волновало его. Он ждал. Он весь погрузился в ожидание, как в спячку. Теперь уж совсем недолго осталось ждать, с улыбкой думал он.

И лишь однажды мысль ожила в нем, правда случилось это мимоходом. Он шел вдоль опушки леса со свернутым мундиром немецкого пехотного офицера под мышкой, и вдруг справа лес будто разрубили - открылась прямая широкая просека, и в дальнем ее конце - очень красивый закат. Алексей Иннокентьевич не остановился, шел и думал: ведь не исключено, что он видит закат последний раз в жизни. Ну вот возьмут да и убьют его через несколько часов, при переходе линии фронта. Обычное дело! Но эта мысль его не опечалила, только рассмешила. Столько лет воюю, думал он, а вот ведь когда впервые довелось испытать такое.

Выступили в ночь. Это была ночь на тринадцатое - срок наступления армий правого крыла и центральной части фронта. Здесь, на юге, наступление должно было начаться неделей позже, но капитан Сад рассудил, что если противник знает срок наступления и собирается оттянуть войска на вторую линию обороны, так он это сделает по всему фронту - и оказался прав. В первой линии остались только заслоны, а во второй в эту ночь царила такая неразбериха, что пройти небольшой группой весь укрепрайои не составило труда. Шли ходко, так что к трем часам утра пересекли железную дорогу Коломыя - Станислав. Но к следующей ветке, которая вела на Делятин, успели только на рассвете. Оставаться перед нею было рискованно - открытое место, а пересечь страшно: видимость исключительная; не дай бог, попадешь на глаза хорошему пулеметчику - в полминуты всех на полотне положит. Но капитан Сад сказал: «Пошли», - и обошлось счастливо, и они уже при солнце пересекли расположение венгерской 2-й танковой дивизии: измученные бессонной ночью и бесплодным ожиданием русского наступления, венгры спали вповалку.