Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

Еще сворачивая вторую лопату, Тимофей, чтобы не упасть, отступил на шаг, прислонился спиной к воротам и ноги поставил пошире. Багровый занавес колебался перед глазами, закрывал происходящее вокруг. Тимофей терпеливо ждал, пока это кончится, и в какой-то момент вдруг увидал подкову, как ему показалось - перед самым лицом. Тусклое окисленное железо, еще не отполированное землей. На подкову он среагировал сразу. Тут и пояснять ничего не требовалось. Правда, у него в роду гнуть подковы считалось бы пошлым, если б там знали такое слово. Но… желаете - получите. Он цапнул подкову, однако промахнулся, второй раз потянулся за нею осторожно…

Потом он помедлил немного. Это уже была сознательная хитрость: он вовсе не собирался с силами, как думали немцы, а просто ждал, когда растает багровая завеса. Он перекладывал подкову из руки в руку, словно примерялся, и ничуть не спешил, и наконец дождался, что завеса стала рваться, расползаться на куски, и в поле зрения ворвались молодые, возбужденные лица немцев, и оловянные пуговицы их мундиров, и новенькая портупея фельдфебеля, и даже триангуляционная вышка на дальнем холме почти в двух километрах отсюда. Сколько раз, проверяя дозоры, Тимофей видел эту вышку то слева, то справа от себя, весной и осенью, в полдень и в лунные ночи…

Пора.

Тимофей небрежно подкинул подкову, и она, спланировав, легла в ладонь так, как и требовалось… Р-раз… Он это сделал с демонстративной легкостью, хотя в нем напряглась и окаменела каждая клеточка, и даже почудилось, словно что-то лопнуло внутри. Что уж теперь…

В трех шагах стоял Герка Залогин. С перекошенным, обсыпанным потом лицом, с вытаращенными глазами, с новой лопатой. Увидев в раскрытой ладони Тимофея неровное ядрышко смятого металла, он шумно выдохнул воздух и засмеялся. И немцы тоже засмеялись, и пленные. Все опять пришло в движение. Тимофею вручили лопату, и он поскорее затесался в толпу.

- Ну, дядя, ну и воля у тебя! - лопотал Герка. - Ты ж как пьяный стоял. Один раз чуть вовсе носом не зарылся, ну, думаю, хана нам с тобой. А ты, выходит, тактик, еще и спуртуешь на финише! Ну даешь!…

Поле будущего аэродрома было близко. Пленных вели колонной по пять, они растянулись почти на двести метров. Голова колонны поблескивала зеркалами лопат, остальным лопат не хватило, они шли налегке. Солдаты конвоировали с обеих сторон.

Возле выгона, на котором, собственно, и предполагалось разбить аэродром, пленных посадили на обочине дороги. Мимо шли свежеиспятнанные камуфляжем грузовики и цистерны с горючим. Потом откуда-то примчался на легком мотоцикле офицер, уже настолько пропыленный, что невозможно было понять, в каком он чине. Офицер наорал на фельдфебеля, тот поднял колонну и повел ее наискосок через выгон, к роще, где на опушке надсадно рычали и стреляли синим дымом два экскаватора, рывшие узкий длинный котлован. Эта стрельба перекрывала все звуки уже дышавшего зноем утра: она четко раскатывалась по полю, и все же Тимофей услышал сразу, когда раздался первый настоящий выстрел. Выстрел щелкнул сзади, в хвосте колонны. Тимофей замер и, когда раздались еще три щелчка подряд - присел и обернулся, успел одновременно швырнуть на землю Герку Залогина.

От проселка вдоль колонны мчался немецкий мотоцикл с пулеметом в коляске. Трое конвоиров уже были убиты; четвертого пулеметчик прострочил на глазах у Тимофея. Солдат не успел даже сорвать с плеча карабин, пули отшвырнули его; он свалился в траву тюком, будто и костей в нем не осталось.

Но следующий солдат опередил пулеметчика и выстрелил в упор. Правда, его тут же сшибла коляска, и все остальное время, как позже вспоминал Тимофей, он бился на спине, норовил выгнуться, упираясь в землю пятками и затылком, но его что-то колотило изнутри, и он срывался и начинал выгибаться снова, и опять срывался, и все время кричал, кричал непрерывно.

Однако пулеметчика он убил.

Колонна уже лежала - и пленные, и конвоиры. По эту сторону осталось трое солдат. Двое бежали без оглядки, но один уже стрелял с колена, причем не спешил, тщательно прицеливался перед каждым выстрелом. Он посылал пулю за пулей, только все зря: такой, видать, это был стрелок.

Стреляли и остальные конвоиры. Пули тянулись к мотоциклу, стягивали вокруг него свинцовый узел, и, судя по всему, одна из них должна была вот-вот поставить точку в этом спектакле.

Но если так думали пленные, если в этом не сомневались немцы, водителю мотоцикла, пожалуй, эта мысль и в голову не приходила.

Увидав, что пулеметчик убит, он резко остановил мотоцикл, выхватил из коляски «шмайссер» и дал длинную очередь над колонной.

- Ребята, в атаку! - кричал он. - Я вас прикрою. Вперед!

Это был Ромка Страшных. Ну что с него возьмешь? Как в мирное время был шалопутом, так и воюет не по-людски. «Ромочка, миленький! - хотел крикнуть Тимофей. - Поберегись! Спрячься!» Но, приподнявшись на локтях, прохрипел неожиданно для себя:

- Красноармеец Страшных, как ведете бой!

- Тимка! - закричал Страшных. - Что у тебя за компания подобралась землеройная? Поднимай их в атаку!

Этот бой длился, наверное, минуты две. Может быть, больше. Может быть, даже целых десять минут. Не знаю. Счет времени шел особый, потому что случился не обычный бой, а сложнейшая трансформация: толпа пленных превратилась в коллектив, а он, в свою очередь, - в воинскую часть, которая умеет все, что положено: наступать, и отступать, и держать оборону. Второй раз превратить этих солдат в толпу пленных уже невозможно: они не сдадутся. Просто не сдадутся, как бы ни сложился бой - и всё.

Лежит колонна посреди выжженного солнцем поля. Голо. Каждый на виду. Смерть то посвистывает над головой, чуть по волосам не ведет, то вдруг, забурившись в землю перед лицом, порошит в глаза комочками глины. А уж следующая пуля - точно в тебя, и, если опять не достанет, летит снова и снова: твоя - в тебя, твоя - в тебя (о господи, сколько это может продолжаться!), в тебя…

Так умирает трус - снова и снова. И так считает свои пули герой.

Это труд солдата: лежать и ждать. Это его долг. Тысячу раз умереть, но не дрогнуть, и, дождавшись приказа, подняться, и пойти вперед, и, если понадобится, - умереть.

Но прежде солдат должен знать: будет приказ. И все его мужество под пулями сводится к этому - дождаться приказа.

Но если он сейчас еще не солдат? Ведь он пока что только военнопленный. Кто ему может приказать? Разве что конвоир. А свой брат военнопленный, пусть он вчера сколько хошь кубарей носил, и даже шпал, даже ромбов! - то вчера было, а сегодня вчерашний генерал не указ, сегодня они одного поля ягоды, одно им имя - военнопленный. Сегодня для обоих и закон, и право, и бог, и судьба, и мать родная - конвоир.