Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

Где же та сила, которая поднимет человека на ноги - может быть, на смерть - и бросит вперед, на врага, на верную смерть?… Ведь если остаться лежать, вжаться в землю, спрятать голову и лежать, лежать - может быть, пронесет…

Сложный вопрос.

И вот падают секунды, падают в прошлое одна за другой, а колонна лежит. Роет носом землю. А над нею, поверх голов, ведет бой пограничник Ромка Страшных. Все свои козыри он выложил. Осталось ему одно: помереть с музыкой.

Не получилось атаки. Что значит армейская школа: соблюдают субординацию, ищут старшего. Приподнимаются: «Комбат! Кто видел комбата?» И еще ответа не дождались, а уже побежал слушок: убит комбат.

Только не всех нужно подталкивать, не каждому нужен приказ. Кто поотчаянней да побезоглядней, как почуял случай да как увидал - вот они, убитые немцы, лежат, и рядом - одна короткая перебежка! - их карабины валяются - заряженные, полуавтоматические, с хорошим боем… эхма! Где наша не пропадала! Двум смертям не бывать,. - бросился к оружию. И сразу же бой разбился на несколько поединков. Пули визжат, торопятся, обгоняют одна другую. Уцелевшие немцы лежат удобно, как на стрельбище: ноги для устойчивости разбросаны, локтями прочно в землю упираются, и ведь стараются целиться, да разве совладаешь с нервами? Пляшут в руках карабины, пули рвут воздух. И у красноармейцев не лучше. Эти и не хоронятся вовсе: кто как пристроился, так и шпарят выстрел за выстрелом, почти не целясь, словно задались поскорее пожечь все патроны. Один даже просто сидел, подвернув по-турецки ноги, и каждый выстрел почти опрокидывал его, да разве в такую минуту сообразишь завалиться на бок и лечь поудобней? Времени нет, и мысль (даже не мысль, потому что он сейчас не думает, он только стреляет, вся жизнь его в этой обойме) у него одна: вон того, конопатого, с железными зубами, с кольцом, с родинкой под левым глазом - убить, убить, убить…

И еще несколько пленных сорвались, скопом навалились на головного, стрелявшего с колена немца. Но этим сразу не повезло: вслед им мягко пролетела граната с длинной деревянной ручкой, и рыжая вспышка расшвыряла тела.

Страшных стрелял короткими очередями. Стрелял не целясь и не надеясь попадать - только прижимал. Стрелял уверенно; пули не зарывались в траву, не исчезали в ней бесследно, как бывает в таких случаях, - они тянулись к немцам белыми визжащими жуками, каждая пуля была видна, и это тем более угнетало немцев. Что и говорить, Ромке повезло, что автомат оказался заряженным трассирующими, только все равно это долго не могло продолжаться.

Против него сейчас было четверо. Потом осталось трое: фельдфебель приподнялся, чтобы удобнее было кинуть вторую гранату, теперь уже в мотоцикл, но тут уж Ромка не сплоховал. Пуля сбила фельдфебеля, словно удар подсечкой. Фельдфебель неловко свалился в траву, тут же приподнялся на четвереньки - видать, уже ничего не соображал, - переступил вперед руками, а потом у него в правой руке хрустнуло пламя, и взвизгнули осколки, оставляя в траве мгновенные бороздки.

А уже из рощи, разворачиваясь в цепь, на подмогу своим бежали автоматчики. Веселые и решительные, они еще не были в бою ни вчера, ни сегодня, у них еще никого не убило, и они предвкушают этот бой, предвкушают, как за сто метров откроют огонь, будут идти в полный рост и поливать свинцовыми веерами: в каждой руке но автомату, их рукояти защелкнуты в гнездах на животе - бо-по-по-по, - с обеих рук, только и работы, что нажимай на спусковые крючки да вовремя меняй опустевшие магазины, шагая в полный рост по выщипанной траве залитого солнцем выгона. Ах, как прекрасна жизнь, когда знаешь, что ты силен и бессмертен, что ты шагаешь к победе, идешь пролить кровь жалкого врага, много крови, тяжелый дух которой уже бьет в твою голову, в мозг, через ноздри, тяжелый и сладкий дух!…

Бегут автоматчики. Каждый на несколько секунд исчезает в свежевырытом котловане и вдруг выскакивает, как отсюда кажется, гораздо ближе. Уже вырвались из-под деревьев и запылили в объезд, явно с намерением отрезать путь к отступлению, три мотоцикла с пулеметами на колясках. А затем появился бронетранспортер, однако дальше котлована не пошел: его крупнокалиберный и на таком расстоянии брал хорошо.

Лежат пленные, Кто может знать, что сейчас у каждого из них на душе? Почему оглядываются друг на друга?…

Лежит пограничник Тимофей Егоров. Ждал команды в атаку - уже не ждет. Лежит последние мгновения. Лежит только потому, что это ох как не просто - встать под пули. Знает, что это конец, и смертная тока разливается в его теле сонной истомой, и вот надавило изнутри на его глазные яблоки, и боль перечеркнула их, как бритва. Но он уже ничего не мог изменить. Он был пограничником. Он знал, что и Ромка знает, что он, Тимофей Егоров, вступит сейчас в бой Ромка и помыслить не мог иначе - ведь оба они пограничники! Выходит, им судьба погибать рядом. Вдвоем.

Впрочем, Герка! Герка на месте. Морщит нос, нюхает воздух, как собака. Значит, их трое. Совсем весело помирать!

Тут подоспел момент, когда у Ромки должен был опустеть магазин «шмайссера». Это был уже второй магазин. Первый он и опустошил быстро, й заменил как-то сразу: немцы не успели оправиться он растерянности; интервал почти не отразился на ритме боя. Другое дело теперь. Теперь немцы ждали именно этих неумолимо приближающихся секунд. Их секунд. Чтобы можно было поднять голову, спокойно прицелиться - и увидеть, как твой пуля сбила с мотоцикла этого нахального парня. И Ромка знал, что они ожидают и дождутся, и убьют его сейчас, и ничего не мог придумать во спасение, потому что время, когда было возможно перебраться за пулемет, он упустил, а теперь уже не позволят. Не дадут… И очереди его поневоле беднели, и каждая следующая чуть мешкала по сравнению с предыдущей, и что-то неуверенное в них появилось, и росло, росло…

Тимофей видел все это. Знал: надо вскочить и добежать до пулемета, прежде чем истощится магазин. Надо!… Он попытался оттолкнуться от земли, но даже напрячь руки не смог. Вдруг оказалось, что сил нет. Ушла куда-то вся сила. Организм опять предал его: предохранительный клапан в системе самосохранения выпустил из него всю силу, как пар, и он лежал, огромный и беспомощный, умирил от стыда и не знал, как одолеть этот страх, который был не в душе, не в мозгу - это его тело не хотело умирать и боролось с его умом, и душой, и волей. И как только Тимофей понял, что душа и воля ему верны, он уже знал, что покорит тело, заставит его подчиниться. Только для этого нужно время. Совсем-совсем немножко…

Беспомощно клацнул затвор - кончились Ромкины патроны…

- Красноармеец Залогин - к пулемету! - приказал Тимофей.

- Есть!

Залогин на четвереньках кинулся к коляске.