Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

Рэм опустил автомат, лишь когда все трое вышли на берег. Оставалось отвлечь их на несколько минут, пока они не прицепили здесь одну из овчарок. Это было просто. Рэм нащупал под ногами кусок лопнувшего цемента и забросил его что было силы вдоль берега. Собаки рванули туда как бешеные.

Сошников нашел его в полутораста метрах от пристани. Рэм лежал в воде почти у самого берега. В воде лежать было не так больно: все-таки взвешенное состояние…

- Мерси-пардон, Серж, - сказал Рэм, набрав перед тем побольше воздуху, чтобы успеть выговорить фразу, не застонав. - Придется тащить меня на буксире.

- Давай понесу, - сказал Сошников, - не думай, у меня хватит сил.

- Зато у меня не хватит.

Через несколько минут Рэм сказал:

- Передохни… И я передохну.

- Ладно.

- Признайся, Серж, что ты здорово перетрухал, когда сидел под досками, - ехидно сказал Рэм еще через несколько минут, потому что чувствовал, что вот-вот сомлеет, и говорил только, чтобы не кричать.

- И ничуть я не боялся, - сказал Сошников. - Я ведь знал, что они у тебя на мушке.

Когда Рэм очнулся в следующий раз, Сошников и Ярина несли его в сидячем положении, сцепив свои руки в замок. Под их ногами пухкала пыль, сбоку наплывал запах тины…

Я спокоен, весел и счастлив, прошептал Рэм.

Алексей Иннокентьевич не заметил, как заснул, и спал немало - верных четыре часа, и наверняка проспал бы еще столько же, да не повезло: сырое полено стрельнуло в него угольком Алексей Иннокентьевич сел и спросонья стал скрести ногтями обожженное плечо, потом сообразил, в чем дело, и наслюнил это место. На плече теперь была дырка величиной с пятак. И ожог был не мгновенный, добре-таки успело пропечь. Ну и горазд же я спать, подумал Алексей Иннокентьевич.

- Во какая хреновина, - сказал через костер Федя Капто. Он помешивал в большом казане ложкой и морщил нос то ли от дыма, то ли от запаха своего варева. По глазам было видно, что вины за собой он не признает. - Полешки дрянь Этими полешками сойдет заместо ракет артиллерийский салют палить. - Он помолчал, но не дождался ответа и предложил:

- Если шо, могу отпустить взаимообразно иглу и черную нитку. Однако нитки много не дам.

Федя был минером, причем имел к этому делу незаурядный талант. Каждая мина была для него на особинку, каждая - как живое существо: со своим нравом и судьбой. Он их уважал. Все. Даже самые простейшие, которые приходилось извлекать или устанавливать сотнями. Работая, Федя разговаривал с ними, увещевал, убеждал, как, наверное, разговаривал и с колхозными коровами, которых ему пришлось пасти всю сознательную жизнь. Имея всего три класса образования (так сложилось по причине безотцовщины; к тому же Федя был убежден, что большего мужику и не требуется), он не умел прочесть рисованные или напечатанные схемы, да и в натуре вряд ли толком смог бы объяснить устройство обезвреженных им мин. Но мины были послушны ему. Самые наиновейшие, самые хитроумные уступали Феде почти сразу. Он не хвастал этим, но цену себе знал, и держался независимо даже с самим капитаном.

Еще Федя был знаменит на всю дивизию своей красотой. Пригожесть и симпатия были ничто по сравнению с впечатлением, которое Федя производил не только на дивизионный слабый пол (кстати, весьма многочисленный: телефонистки, медперсонал, банно-прачечный отряд…), но и вообще на всех окружающих. Если описать его глаза, брови, рот, овал лица - все это будет не то. На Федю было больно смотреть, и долго смотреть - просто невозможно. Разве что привычка притупляла впечатление, да и то не до конца

Сам он внешности своей вроде бы не придавал значения. Женского общества не избегал, но похвастать победой над ним ни одной из дивизионных венер не пришлось. Федя был со всеми ровен и мил, но какая-то рассеянность и мечтательность отгораживали его от остальных. Он словно что-то знал и вынашивал, но что именно - не мог сказать никто, потому что Федя ни разу ни с кем не делился, а в жизни, в разговорах глубже бытовых мелочей не заходил.

- Спасибо, Федя, - сказал Алексей Иннокентьевич. - А как понимать ваше «если шо»?

- Да так. Категорически никак в общем. Сказалось - вот и все.

- Понятно. Я потом у вас возьму.

- Потом суп с котом, Алексей Иннокентич. Враз видать, шо с гражданки. Жалею я вас, потому могу бесплатно выдать бесценный совет. Враз полегчает у всех серьезных ситуациях жизни.

- Буду вам признателен, Федя.

- Наш капитан имеет до вас слабость сердца. То вы не робейте и попроситесь остаться в роте. Пока тепло - это можно.

- В разведчики, значит?

- В разведчики нет. Не сгодитесь. Характером не вышли. А при старшине нашем, Иване-то Григорьевиче, поприсутствовать - на всю жизнь энциклопедия.

- Спасибо, Федя, я подумаю…

Из лесу потянуло сыростью. Какова моя поясница, подумал Алексей Иннокентьевич, не прохватило бы ненароком; столько часов пролежать на голой земле…

Он осторожно поднялся. Ничего. На этот раз обошлось. И ведь не впервые так, с удовольствием отметил он про себя. Пожалуй, за весь поход чуток-другой и кольнуло. Еще выздоровею, чего доброго, иронически хмыкнул он, узнал, где сейчас капитан, закинул ремень автомата на плечо и пошел через лес к часовне.

Скоро одиннадцать. Через час наступит двадцать первое июля. На рассвете 1-я гвардейская армия Гречко начнет наступление на Станислав, и если разведцентр когда-нибудь располагался в этом замке и до сих пор еще не эвакуировался в Германию, то уж через несколько часов это должно произойти наверняка. Замок - последняя надежда. А если опять пустой номер? И почему до сих пор ты не подумал о таком варианте: ведь Хальдорф вовсе не обязан ждать, пока ты его разыщешь и придешь к нему. Правда, он должен эвакуировать свою школу в день начала нашего наступления на этом участке фронта, но разве кто-нибудь помешает ему сделать это раньше? Ведь опасность налицо. Он взял две мои группы, которые его, именно его, разыскивали. Так стоит ли ждать, пока придет третья? Вот ты сам, Малахов, ты стал бы искушать судьбу и ждать третьей попытки своего противника? Ведь эта попытка может оказаться необычной, коварной, и тогда выигранная партия окажется проигранной сразу, одним ходом. Стоит ли игра свеч?…

О том, что вместо самого Хальдорфа он может найти лишь покинутое логово, следы, пусть сколь угодно горячие, но всего лишь следы, уводящие в далекую и практически сейчас недоступную для него Германию, об этом Алексей Иннокентьевич до сих пор почему-то не думал и сейчас даже остановился, пораженный убийственной простотой этой мысли.

Он стоял на дороге, и часовня была наискосок от него. Алексей Иннокентьевич ее не видел, скорее угадывал в сгустке темноты, который наползал и на небо, отхватывая кусок Млечного Луги как раз там, где в это время положено было искриться неяркой россыпи Персея. Замок не был виден совсем. Алексей Иннокентьевич представлял почти точно направление на него, но всматриваться не стал. Конечно же, там должна быть отменная светомаскировка, иначе верхний ряд окон будет виден, ого, как далеко…