Иван Удалов - Операция «Шторм»

Проспавшая молодуха, босая, подхватив подол юбки, лыжжиной погоняет свою корову, а пастух стоит неподвижно, как монумент из отрепьев и бронзы, и ждет…

В палату кто-то вошел.

- Это что такое?! Марш по койкам,- скомандовала сестра.

- Семеново, Копорье освободили… - начал было мальчишка. Сестра не дала ему договорить.

- Копорье Копорьем, а вам надо лежать,- она прошла в угол.- А ты как сюда попал на одной-то ноге? Тебе ни в коем случае нельзя вставать.

- Ничего, Мария Петровна,- прогудел тот же медный голос.- До свадьбы заживет. Вот токо не знаю, как я теперь с коровами управляться буду. Иная загнет хвост дугой и але куды глаза глядят. Эх ды управлюсь. Копорье, вишь, ослобонили. Опять к ним пойду…

«Копорье, Копорье. Ничего ты, видно, парень не знаешь»,- подумал я, вспоминая большое красивое село на берегу глубокого оврага. На другом берегу - старинная времен Ивана Грозного полуразвалившаяся крепость и аэродром. На дне оврага разрослись тальники, ольшаник и колючие кусты шиповника, течет малюсенькая речушка с холодной родниковой водой. По утрам мы бегали туда умываться.

Жара стояла невыносимая, земля трескалась. Немцы тогда неожиданно прорвали фронт и вышли в районе Нарвы к Финскому заливу, окружив Таллин. Нам пришлось перебираться на новый аэродром в Копорье. Самолеты пошли воздухом, а мы - обслуга, человек пятнадцать,- пешком. Вел нас Красников, политрук. Был он постарше годика на три-четыре.

Какой-нибудь месяц, полтора назад каждый из нас считал себя вполне взрослым человеком и частенько про себя, а то и вслух посмеивался над глуповатыми на первый взгляд распоряжениями командиров-солдафонов, как мы их называли. Чего, мол, от них ждать, только и умеют заставлять в жару бегать в противогазах, с полной боевой выкладкой стоять на посту, когда и раздетому тошно. Ни одной ночи не дадут поспать. А вот тут, пробираясь в Копорье через наступавшие немецкие части, все мы присмирели и, как котята, жались к политруку, потому что он был чуточку повзрослее, чуточку больше знал военное дело. Тут уж было не до гонора, не до зазнайства. На чашу весов была брошена собственная жизнь, а в такие минуты человек быстро умнеет.

И действительно, до Копорья мы добрались благополучно, не потеряв ни одного человека, даже не имея раненых, хотя нам несколько раз пришлось вступать в перестрелку с немцами. Красников так умело располагал нас на местности - то среди валунов, то в лощине, то за деревьями, что немцы всякий раз оказывались в невыгодном положении.

А залитое июльским солнцем Копорье жило мирной жизнью. На траве у домов играли ребятишки. По улице проходили озабоченные повседневными делами жители. Работали чайная, магазин. Единственное, что напоминало о войне,- это обилие людей в военной форме и различных специальных автомашин, которые стояли на самой деревенской улице под купами деревьев и в проулках между огородами, выкинув штыревые антенны или распустив кабели и шланги к разным приборам.

Нас, троих аэродромных связистов, поселили в дощатом сарайчике чуть ли не на средине летного поля. Зачем он тут оказался, этот сарайчик, никто из нас и не понял.

В сарайчике были двухэтажные нары. Двое из нас в любое время суток могли отдыхать, третий должен был дежурить с телефонным аппаратом на взлетной площадке у самолетов, потому что дежурные летчики из машин не вылезали. Они так и спали в кабинах, одетые в полное боевое снаряжение. В нашу задачу входило держать связь между ними и командным пунктом, передавать им приказы на вылет.

В первую ночь никто из нас не дежурил, и мы, уставшие за время перехода из Таллина, как только вошли в сарайчик, так и распластались на нарах,сняв с себя одни лишь бушлаты.

Разбудил нас страшный грохот и вой пикирующих на аэродром самолетов. Сарайчик шатался из стороны в сторону, зияли дыры, пробитые осколками. Мы выползли на улицу. Что здесь творилось? Немецкие самолеты-сколько их, двадцать, тридцать - кружились, как саранча, взвывая и пикируя, пачками сбрасывая мелкие бомбы. Кто-то из наших летчиков успел подняться в воздух и один против всей этой армады вел бой. Но что он мог сделать? Уже горели на линейке самолеты, горело каменное здание, где жили свободные от вахты летчики и мотористы, горела земля. За оврагом с обоих концов и в средине горело Копорье. Крики, вопли, стоны - все перемешалось. А бомбы все сыпались и сыпались.

Каменное здание рухнуло, похоронив под обломками несколько десятков человек, сгорели самолеты, сгорел и наш злополучный сарайчик, а вместе с ним и мой комсомольский билет, лежавший в кармане бушлата. Потом было стыдно за себя, потому что забыл в тот момент о комсомольском билете… Краснея, я стоял перед комиссией, решавшей вопрос о выдаче мне дубликата, а в это время на восток, в сторону Ленинграда, по проходившему рядом шоссе бежало население Копорья - старики и старухи, женщины и дети… Люди бежали, побросав все, что было у них нажито за многие годы…

От Копорья мало что осталось - закопченные печи, путаные обрывки телефонных проводов, скрюченное сплавившееся железо крыш, опаленные тополя и березы. Черным был и аэродром. Горелая трава хрупко ломалась и пылила копотью под ногами. Запах гари несколько дней перебивался отвратительным запахом паленого мяса…

«Эх, ты, богатырь на одной ноге, - думал я про пастуха.- В Копорье пасти коров собираешься. Нет твоего Копорья, и освободили пока одно лишь географическое название. А ты про лепешки, про баб молодых… А может, ты всерьез веришь, что оно есть? Ну и хорошо, верь.

Копорье будет. Уже есть земля, пусть истерзанная, залитая слезами и кровью, но нашинская, родная…»

Поздно вечером в палату зашла Татьяна Васильевна и присела на мою койку.

- Ну, какие пироги, Балтика?

- Ничего вроде.

- Ничего - это нет ничего…

Она еще шутила после пятнадцати или двадцати операций. Я повернул к ней лицо, и мы встретились глазами. Странно она на меня смотрела, как-то не так, как обычно смотрят люди. Слишком много было в ее взгляде участия, словно она хотела принять на себя половину того, что случилось со мной.

.. .Много спустя, уже выписавшись из госпиталя, я часто вспоминал о том, с каким виноватым видом я жался у порога ее комнаты, прощаясь с ней. Ну почему я тогда даже не поцеловал ее, хотя бы за то, что она сама и ее коллеги сделали столько доброго людям; Больше-то мне отблагодарить ее было нечем…

Чертовски интересная эта штука - жизнь.

Может быть, поэтому и бьется за нее человек до последнего.

Не знаю, откуда он был родом. Возможно, с нашей Владимирщины. В селе Лаптеве Камешковского района есть несколько фамилий Кабановых, однако установить доподлинно, что Алексей родился именно здесь, не удалось. Некоторые Кабановы выехали из села давно, еще в двадцатых годах, и детей их никто не помнит.