Иван Удалов - Операция «Шторм»

А вот то, что он был типичным русским парнем, это несомненно. И глаза его сероватые, открытые, без какой бы то ни было хитринки, и волосы мягкие, светлые, как хорошо вытрепленный лен, и походка неторопливая, вразвалку, и характер спокойный, пока человека не рассердят,- все в нем было русское.

Чаще всего он был одет в серую матросскую робу. Темно-синие фланелевки и суконки, как ни старался специально для него подбирать старшина в портовом складе, все равно оказывались тесными: стоило Алексею свести впереди локти, и бедные одежонки трещали по швам. Он был невысок ростом, но широк в плечах и тяжел, как свинец. Когда проходил Кабанов по коридору, половицы поскрипывали.

У школы на траве валялись две двухпудовые гири. Алексей любил позабавиться с ними: до войны он занимался классической борьбой, и страсть к работе с тяжестями не покидала его. Как и у всех борцов, у него рано появилась залысина, а лоб несколько сдвинулся назад, стал покатым.

В любительских схватках Кабанов вел себя мастерски. Не торопился, подолгу разминался и, улучив момент, вдруг бросался на противника и давил его.

…К нам изредка приходили жены командиров и матросов и знакомые девушки. Мы и сами приглашали их на большие праздники. Целую неделю, а то и больше экономили продукты и спирт, который полагался нам во время подводных работ. Рассаживались за сдвинутые столы. Пели матросские песни, много танцевали. Кадурин вальсировал, а Кабанов, несмотря на всю его внешнюю неуклюжесть, хорошо исполнял «яблочко».

Мы наперечет знали всех, кто нас посещал, потому что это были одни и те же люди.

К Алексею приходила Тоня. Не в пример своим ленинградским подругам, она была полненькой, кругленькой, и ребята в шутку называли ее «кубышкой». Белое лицо с ямочками на щеках, светлые пушистые волосы придавали облику девушки что-то детское - чистое и непосредственное. Когда она обращалась к часовому, чтобы тот вызвал Алексея, глаза опускала и краснела. Если часовой мешкал, то она вдруг решительно вскидывала на него глаза: голубые-голубые, они до краев были наполнены просьбой. Часовой покорно поворачивался и шел к подъезду, нажимал звонок к дежурному, который разыскивал Кабанова.

Алексей вылетал пулей.

Они уходили на берег залива, садились на камень и тихо разговаривали. Накатывались зеленые волны и сердито лизали узкую полоску песчаной отмели.

Иногда волны бывали страшными. Вздыбившиеся белыми бурунами, они неистово хлестали прибрежные камни, перескакивали через них, готовые схватить все, что им попадется, и бросить в разгулявшуюся пучину. До Алексея с Тоней долетали брызги, но они сидели. Он задумчиво смотрел вдаль, а она, стеснительно отвернувшись, потихоньку жевала принесенный им хлеб с маслом.

Между ними существовала редкая верность. Он всегда знал, когда придет она, и в это утро не завтракал, оставляя для нее свою порцию хлеба и масла. Съедала она обычно только половину, вторую часть аккуратно заворачивала в газету и уносила с собой. У нее кто-то был в Ленинграде из близких, возможно, мать, а может, сестренки или братишки.

И вот однажды - это случилось в августовский солнечный день - часовой не позвал ей Лешу. Кабанов находился в операции.

Тоня пришла через неделю. Но и на этот раз никто не мог ей ничего сказать вразумительного. Алексей пропал.

…В районе Лужской губы немцы установили тяжелую батарею. Они простреливали весь залив, вплоть до финского берега, и не давали никакого житья нашим кораблям. Сколько ни пытались засечь батарею с воздуха или в перископ подводной лодки, ничего не получалось. Сегодня она била с одного места, завтра - с другого, а послезавтра - с третьего. По всей вероятности, она была кочующей, потому и меняла так легко огневые позиции.

Решили послать в этот район опытного разведчика с очень короткой, но чрезвычайно сложной задачей. Выбор пал на Кабанова.

Алексея высадили на вражеский берег ночью со шлюпки. Можно было подойти и катеру. Здесь, в глубоком тылу, немцы мало заботились об укреплении береговой полосы, но не позволили сделать это малые глубины и обилие валунов, о которые мог разбиться катер.

Обошлось все как ни есть лучше. Дня через три Кабанов передал по рации координаты батареи. Вылетела группа тяжелых бомбардировщиков. Аэрофотосъемка зафиксировала несколько крупных взрывов артиллерийских складов. Батарея замолчала.

Алексею во время бомбежки удалось надежно укрыться. Он остался цел и невредим и, спустя некоторое время, подтвердив уничтожение батареи, сообщил,, куда должен прийти за ним катер.

В назначенное время катер подошел. Спустили шлюпку, но световые сигналы, подаваемые с берега, оказались совершенно непонятными. Или Кабанов что-то перепутал или был ранен и с трудом владел фонарем? Шлюпка все же пошла к берегу. И тут из-за прибрежных камней на нее хлынул пулеметный и автоматный ливень. Спасли матросов обилие камней, темнота и волнистость залива.

Но что же с Кабановым? Перейти к немцам он, конечно, не мог. Тогда зачем ему было добиваться уничтожения вражеской батареи? С ним что-то случилось.

В этот район несколько ночей кряду выходил катер, подолгу курсировал вдоль берега, но не удалось обнаружить даже и световых сигналов.

Вскоре о Кабанове забыли, как забывали о многом на войне. Одна только Тоня напоминала о нем: она все приходила и приходила к школе.

Прошло месяцев восемь. Фронт от стен Ленинграда был передвинут на берега реки Нарвы, туда, где перед войной проходила старая государственная граница с Эстонией. Та самая граница, через которую некоторые наши опытные разведчики в порядке тренировки не раз проходили на ту сторону.

Однако немцы не удовлетворились старыми пограничными заграждениями. Левый берег реки они сильно укрепили, и все атаки наших частей захлебывались.

Командующий фронтом генерал армии Рокоссовский обратился за помощью к Трибуцу. Нужно было во что бы то ни стало добыть «языка» с того берега. Вот мы и оказались небольшой группой в этих местах.

Поселили нас вначале не в районе Нарвы, а неподалеку от Луги, в пустой деревушке на берегу залива. Куда подевались местные жители, мы не знали. Дома были все целыми, в сараях валялись рыболовные снасти, в соснячке на взгорье оставались нетронутыми ямы с картофелем, а нигде ни живой души.

По ночам готовились к операции. Со шлюпки под водой выходили на берег, выслеживали зазевавшегося «часового» и, не дав опомниться, затискивали ему в рот «кляп», связывали руки, бесцеремонно волокли к воде и только тут освобождали ему рот, силой надевали маску кислородного аппарата, а затем на веревке, как упрямо- го барана, тащили в воду. Исполнителю этой роли доставалось порядочно. Каждый такой подопытный «язык» сутки, а то и более отлеживался. Но иначе было нельзя.