Иван Удалов - Операция «Шторм»

Днем ловили в заливе рыбу. Попадались треска, окупи, плотва. Во время штормов сети бывали полны камбалой. Взбудораженная вода отрывала эту плавающую плашмя по дну рыбу, и она набивалась в снасти. За рыбой раза два или три приходил из Ленинграда грузовик. Иногда охотились из снайперской винтовки и автоматов за утками, которых плавало здесь видимо-невидимо.

Как-то ночью наша авиация накрыла в заливе несколько немецких транспортов. В них эвакуировались гарнизоны Гогланда, Лавенсаари и других островов. Побоище было Мамаево. Транспорты горели, а утром к берегу стало прибивать деревянные обломки и понтоны с трупами.

В каждом понтоне имелся плотно закрытый резиновый мешок с провиантом, вином и медикаментами.

Незабываемая сцена, когда мы раскрыли первый мешок. Несколько засургученных бутылок с наклейками, на которых мы только и могли разобрать: «1892 год» или «1896 год», - страшно заинтересовали нас. Тут же нажарили рыбы, раскрыли одну бутылку. Выпили и ничего не поняли. Кто-то сказал, что это такой у немцев новый спирт, он действует не раньше, как через час. Сидели, хлопали глазами друг на друга, ждали… Только несколько дней спустя мы узнали, что в бутылках - самая обыкновенная дистиллированная вода, предназначенная для тех, кто потерпит крушение.

Однажды наше внимание привлек труп немца, вернее, поблескивающие на руке часы. Это было редкостью: часов у нас ни у кого не было. Часы тут же сняли, но они никуда не годились. Немца, видно, так тряхнуло, что никакая «амортизация» не смогла предохранить механизма.

По жребию часы достались Ивану Фролову. Он обрадовался, но что делать с ними, не знал. Решили сходить в соседнюю деревню, там было несколько жителей, среди которых случайно мог оказаться и часовщик.

Дорога шла сосновым лесом. И в запахе хвои, и в щебете птиц чувствовалась весна. Да и небо над нами было голубое. До сих пор мы его словно и не видели.

Деревня была много больше той, в которой мы жили, и пустой только наполовину. На улице играли ребятишки. Они направили нас к безногому колхозному счетоводу, который жил в просторном пятистенном доме на красной стороне.

Мы вошли и остановились в нерешительности у порога: уж очень чистым был пол, застланный светлыми домоткаными половиками, а мы настолько от всего этого отвыкли. Вывела из затруднительного положения пожилая приветливая женщина. Она провела в маленькую комнатушку, где на высоком самодельном стуле у стола сидел ее безногий сын и что-то писал.

Жаль, что память не сохранила ни имени, ни фамилии этого удивительного человека. Лишенный обеих ног, он еще до прихода немцев в деревню вместе с другими колхозными активистами ушел в лес, став одним из организаторов партизанского отряда. Забрали они с собой женщин, стариков и детей. Увели весь колхозный скот.

Основной лагерь разбили на поляне среди непроходимых болот, а боевая часть отряда разместилась в другом месте. Невозможно было представить себе, какого труда стоило ему передвигаться на протезах по болотам. А он не только передвигался, но и неоднократно участвовал в боях.

Счетовод рассказывал о своей нелегкой жизни в болотах, о схватках с немцами, о тяжелой дальнобойной батарее, которая находилась от них неподалеку, а сам копался в принесенных нами часах и нет-нет да поглядывал то на меня, то на Фролова, вернее, на клинышки тельняшек у нас на груди. И вдруг сказал:

- А у нас жил одно время ваш парень, морячок тоже. Плотный такой, широкоплечий. Мы еще помогали ему батарею найти.

- Погиб? - поспешил Фролов.

Немцы сожгли его.

- Как сожгли?

- Сожгли. В сарае. Вон там на берегу… А батарею-то он у них все-таки ухлопал…

Нам нельзя было раскрывать себя. Куда бы мы ни приезжали, среди кого ни оказывались, мы всегда находились на положении инкогнито. Но то, что говорил счетовод, вдруг напомнило нам о Кабанове. Его забрасывали именно в этот район. Стали осторожно расспрашивать, совпадало все: рост, залысина, неторопливость движений и, главное, время пребывания и уничтожения батареи. То был, несомненно, он, наш Леша.

Вот как это случилось.

Партизаны жили настороженно, постоянно ожидая нападения немцев, которые могли нагрянуть в любую минуту. Хоть и надежно укрывали болота, но у немцев были свои люди среди местного населения, хорошо знавшие лесные тропы. Партизаны в секретах стояли и днем и ночью.

Однажды в районе расположения отряда был замечен странный человек. Одет он был в немецкую форму, но на немца походил мало. Один бродил по лесу в стороне от дорог, оброс щетиной и пугливо озирался на каждый шорох. Он был страшно голоден, потому что выкапывал корни, рвал молодые побеги лип и ел. Иногда он подходил к болоту, выдирал пучками осоку и жадно глотал белые корешки, не разжевывая.

Партизаны его окружили. Он и не сопротивлялся, сразу поняв, с кем имеет дело. Говорил «пленник» по-русски чисто, даже несколько окая. Назвать себя он отказался, решительно заявив, что ему не положено этого делать, но сказал при этом, что оказался здесь не случайно, интересует его расположение немецкой батареи, которая находится где-то рядом, но найти он ее так и не смог. «А звать, если нравится, - сказал он, - зовите Лешкой».

У него была маленькая агентурная радиостанция, пистолет и две запасные обоймы с патронами.

Когда его накормили, он тут же уснул и спал часов восемнадцать без просыпу. Вначале его разоружили, отобрали у него и рацию, а потом все вернули: человек, несомненно, был своим.

Местонахождение батареи партизаны хорошо знали. Они и сами хотели напасть на ее боевой расчет, но не решались: слишком мало у них было бойцов и оружия. К тому же и он отсоветовал:

- Ну чего вам на рожон лезть? Разберемся мы с ней. Подождите немного, - и ушел в лес в указанном направлении, прихватив с собой рацию.

Через несколько часов прилетели самолеты, и батарея, и склады снарядов, и почти весь расчет взлетели в воздух.

Вернулся он из леса сияющий, шутил:

- Вот и все. Теперь можно и до дому подаваться. Только вот надо завтра сходить на батарею поглядеть, как там.

Орудия находились в углублениях. Все было разворочено, завалено, черно.

Партизаны держали постоянную связь с деревней и на другой же день узнали, что туда налетели каратели. Начались аресты, допросы. По полевым дорогам, по лесным опушкам рыскали немцы, и разведчику пришлось задержаться в отряде еще на несколько дней.

Все ему были очень рады. Люди жили почти год без газет, без радио и, по существу, ничего толком не знали о Большой земле. Даже самых мужественных из них и то иногда одолевало отчаяние. А он принес им столько новостей: о нашем наступлении под Москвой, под Сталинградом.

Немцам так и не удалось ничего разузнать. В лес они не пошли. Каратели уехали из деревни, оставив несколько повешенных ни в чем не повинных стариков и старух.