Александр Андреев - Очень хочется жить. Рассудите нас, люди

— Прокофий, вот он! — услышал я плачущий Васин голос. — Иди скорее!

Надо мной нагнулся Чертыханов, потом подлетел Щукин.

— Живой? — испуганно спросил Щукин. — Давай бинты. Скорей! Найди, Раису Филипповну!

— Довели, Алеша, — прошептал я. — Довели! Спасибо тебе, дружище…

Теряя сознание, я услышал свое сердце, оно билось, стучало… «Жив! — прозвенела знакомая струна. — Живой! Уцелел… Для жизни, для борьбы, для Нины, для нашего сына…»

АЛЕША: Меня всегда изумляли встречи. Живут в разных концах земли два человека, и вот они, подчиняясь непостижимому закону, движутся навстречу друг другу, неотвратимо, обреченно, и чужие, встретившись, становятся близкими на всю жизнь: одна река сливается с другой — страдания и удачи поровну.

Беспричинная и тревожная радость вдруг охватила меня: возможно, сейчас, в эту минуту, идет, шаг за шагом приближаясь ко мне, друг моей жизни, моя судьба. «Какая она? — подумал я. — Что заставило меня отстать от компании беспечных и шумных друзей? Что потянуло сюда одного? Не наступило ли время скреститься нашим тропам?..»

В голове у меня бродил легкий и веселый хмель.

Предвечерняя синь стояла в глубине аллей, осязаемо густая, теплая, как морская вода. Порой она словно бы вздрагивала от широких всплесков музыки…

Пройдя сквозь тяжелые ворота в парк, люди на секунду приостанавливались, как бы охваченные внезапным ощущением счастья.

Мимо прошли юноша и девушка. Они едва приметно улыбались. Рука его как бы невзначай коснулась ее пальцев, уловила их трепет и отпустила. чтобы тут же снова притронуться. Как они. эти двое, познакомились? Возможно, сели в первом классе за одну парту и — бывает так — все десять лет головы их смыкались над учебниками, над тетрадями. Потом институт, потом совместная работа…

А вот пересек площадь статный парень в узеньких парусиновых штанах, подчеркивающих кривизну ног. На штанах грубые и отчетливые строчки, кругом — карманы на «молниях». Парень вел тоненькую миловидную девушку в зеленых чулках. Держал ее за шею, как собачонку, чуть отстранив от себя, и озирал окружаюших ее ленивым и презрительным взглядом мертвых глаз — долго, видно, корежил себя, чтобы выработать такой стиль поведения, который теперь стал его сущностью. А девушка, семенившая сбоку, не догадывалась, должно быть, что она в собачьей своей покорности смешна и жалка. Над такими обычно измываются…

Мне тут же вспомнились надругательства моего брата Семена над женой.

Совсем недавно Семен пришел домой навеселе, повалился на диван.

— Эй! — крикнул он жене. — Разуй меня!

Беременная женщина послушно присела у его ног. Один ботинок сняла, на втором шнурки затянулись в тугой узел. Семен, куражась, запустил в нее ботинком. Она едва успела заслонить локтями живот и отвернуть лицо, удар пришелся по плечу.

— Не можешь руками, развязывай зубами! На!.. — Семен выставил ногу.

Лиза, присев, уже коснулась губами ботинка…

Я вскочил.

— Не смей! Не смей этого делать! Никогда. Он подлец! Возьми ботинок и дай ему по мерзкой харе!

Семен рванул меня за плечо.

— Не лезь в чужую жизнь! — Он протрезвел. — Не хочешь, чтобы она меня разула, сделай ты, уважь брата…

Я опрокинул его на диван. Лиза позвала соседей на помощь.

Нас разнял отец…

Лиза осторожно дотронулась до ушибленного места на лице мужа.

— Больно, Сема? — спросила она с состраданием. Ей ни к чему было мое заступничество…

Семен по-хмельному примирительно улыбнулся и подергал меня за рукав.

— Не сердись, Алеша. Посиди со мной, солдат.

— Не хочу, — сказал я.

— Презираешь… — Семен обидчиво помотал головой. — Ладно, презирай. Только, знаешь, в чужую жизнь не вмешивайся. Не потерплю.

Отец с печалью смотрел на пьяного сына.

— Нехорошо ты живешь, Семен, — проговорил он. — Ох, нехорошо.

Семен куражливо вскинул лицо.

— Живу, как умею.

— Не умеешь ты жить. Совсем не умеешь.

— Где уж нам… Не учен. — Семен взмахнул руной в мою сторону. — Вот он будет ученый. Пусть. Не препятствую. Каждому в жизни своя доля, отец. У одного эта доля во какая руками не обхватишь, у другого она с ноготок. Вот такая! Пусть Алеша станет инженером, академиком. Кем хочет… А я буду баранку крутить. Надо же кому-то и за рулем сидеть, баранку крутить. Вот я и кручу. И подите вы все к чертовой бабушке! — Он трудно, со всхлипом вздохнул, и не то зависть звучала в его голосе, не то сожаление.

Отец, удивляясь своему горю, безмолвно развел руками и тихо вышел на свою половину.

Лиза подступила к мужу, несмело протянула руку, чтобы убрать прилипшую к потному лбу прядь волос. Семен с досадой вздернул плечом.

— Отстань ты от меня! — крикнул он.

Лиза испуганно отшатнулась от него, спряталась за мою спину.

Если бы женщины не выказывали так явно свою рабскую покорность, как возвеличилось бы гордое мужское племя и насколько поубавилось бы среди них скотов!.. Но, должно быть, я слишком строг, должно быть, пора для полного нравственного совершенства человека еще не наступила. Слишком много еще острых углов и гвоздей в дверях жизни, о которые бьются в кровь и человеческое достоинство, и самолюбие, и гордость…

Небо загустело до черноты. На площадях еще было светло, а под сенью деревьев уже сомкнулись сумеречные тени. Звуки музыки тонули и глохли в их вязкой духоте. Стало тихо, как в минуту томительного ожидания…

Я прошел по набережной, потом свернул на затененную аллею.

Дорожка привела к эстраде. На сцене расположился симфонический оркестр. Скрипки вызывали в душе щемящую и сладкую боль, и слушать их долго было невмоготу… Я направился к танцевальной площадке, — после возвращения из армии я еще ни разу не танцевал.

Взгляд мой скользнул по лицам молодых людей, группками толпившихся возле веранды. Задержался на девушке. Она стояла неподалеку от лесенки. В ее одиночестве, в ожидании было что-то смелое и застенчивое. Меня будто легонько подтолкнули, я сделал два шага к ней и остановился, — ведь девушка ждала другого.

Молодые парни, подвыпившие «для храбрости», громко смеясь, задевали прохожих, отпускали остроты, примитивные и тяжелые, как кирпичи. Они тоже заметили одинокую девушку. Медлительный верзила с тяжелой головой в тугих кольцах медных волос отделился от группы и неловко наклонился к ней.

— Позвольте вас пригласить…

— Я не танцую, — сказала она.

— Ну это ты врешь, у меня глаз снайперский… — Рыжий склонился еще ниже, взял ее под локоть. — Я научу.

Она нетерпеливо дернула локтем:

— Пошел вон!..

Рыжий сконфузился, как вести себя, что ответить на оскорбление? Застегивая пиджак, он оборвал пуговицу и швырнул ее в цветы. Приятели посмеивались над его поражением.