Николай Личак - Люди ратного подвига

Я поблагодарил (знаю, что представил-то к ордену он) и спрашиваю:

— А вас, товарищ капитан?

Замялся он, нехотя так отвечает:

— Да, говорят, на Героя послали…

Бросился я его поздравлять, а он останавливает:

— Что ты, что ты, может, и не утвердят, рано еще. А вот ты молодец. Не сбил бы тогда Як-9 — он бы нам наделал делов.

…Самолет я действительно сбил. И был это Як-9.

Бомбили мы бронепоезд в районе Джанкоя. Пока искали его, видим, пикирует на передний край нашей пехоты группа Ю-88. Гареев, конечно, как всегда, не выдержал. Повел эскадрилью на них в атаку. Очень уж удобный момент был — только они начали выходить из пике, как мы обрушили на них свой огонь. Два самолета сбили, расстроили им боевой порядок и заставили уйти восвояси.

Потом нашли бронепоезд, сбросили бомбы и домой. Прошли линию фронта, смотрю, увязывается за нами «як» с красным коком. Самолет-то наш, да откуда, думаю? Вроде, не из охранения. Доложил Гарееву. Смотри, смотри, говорит.

Подошел он почти вплотную, не успел я и ахнуть, как он срезал наш штурмовик. Сразу у него хвостовое оперение загорелось и пошел он вниз. Ах, вы, думаю, сволочи, вот даже до какой нечестной игры дошли. Злость меня такая охватила, что не успел этот «як» отвернуться, как всадил я ему в борт очередь… Доложили мы, конечно, по начальству. В газетах тогда об этом писали, протест наше правительство заявило…

А теперь о Сарабузах. Аэродром этот находился на мысе Херсонес, и базировались на нем фашистские истребители прикрытия. Мы знали, что сюда гитлеровское командование ссылало проштрафившихся летчиков и ставило каждому из них условие — сбить десять советских самолетов. Тому, кто достигал этой цели, все прощалось, и он переводился из Крыма на любой участок фронта по выбору. Поэтому штрафники дрались не на жизнь, а на смерть, а если к этому добавить еще и то, что среди них было немало асов, то станет понятным, какую опасность представляли они для нас.

Вот на этот аэродром и вылетел наш полк накануне штурма Севастополя во второй половине дня. Маршрут был сложный. В расположении немецко-фашистских войск много зениток, и, зная места, где их особенно много, командир полка подполковник Тюленев вел группу, часто меняя направление и высоту.

Набрали мы высоту, идем клином. Солнце светит ярко, видимость отличная. Слева — море, ярко-синее, местами у берега зеленое, покрытое белыми барашками, справа — земля, топорщится горами и высотами, тоже ярко-зеленая от недавно распустившихся деревьев.

Только мы перешли линию фронта, как в воздухе появились бурые шапки разрывов. Ну, известно, первые залпы пристрелочные, опасаться их особенно нечего. Идем своим курсом. Вдруг слышу в шлемофоне доклады командиру группы:

— Внизу ходят истребители! Внизу истребители!

Потом еще:

— Над нами, высота примерно шесть тысяч, истребители!

— Наблюдать и докладывать! — приказывает командир полка и пока курса не меняет. И только когда зенитки стали класть разрывы уж очень близко, мы начали планировать. Скорость быстро нарастала. Я уже говорил, что на горизонтальном полете из нашей машины не выжать и 500 километров. А тут мы превысили уже всякую расчетную скорость. Чувствую, наш «ил» дрожит, как в лихорадке. Земля быстро приближается. Смотрю за истребителями и недоумеваю: почему не атакуют? Оказывается, хитрые бестии, они сопровождали нас до самого аэродрома, и только на подходе к цели стремительно понеслись в атаку. Одна группа сверху, другая — снизу. Только мы стали в круг и, штурмуя аэродром, сбросили первые бомбы, как в наш боевой порядок врезались «фокке-вульфы». Страшно было. Вижу, сбили один наш самолет, другой…

Истребители наши тотчас же ввязались в бой, но кутерьма тут такая получилась, что не разобрать, где наши, где ихние.

Смотрю я, как говорится, в оба глаза. Ведомым с нами, как всегда, идет Протчев. Вдруг вижу, атакует его снизу «фоккер». Протчев — вниз. Тогда «фоккер» развернулся и на нас.

— Слева сверху атакует истребитель! — кричу я Гарееву. — Круче вправо!

Гареев тотчас же сделал разворот. Ну, понятно, у нас скорость меньше и штурмовик может развернуться круче, а истребителю, при его огромной скорости, приходится делать радиус разворота гораздо больше. И, как правило, он проскакивает мимо. Поэтому на нас, воздушных стрелков, и возложена важнейшая обязанность информировать летчика о всех маневрах вражеского самолета, подсказывать, куда нужно отвернуть.

На этот раз нам удалось избежать опасности. Но фашист не унимался. Проскочив первый раз, он замедлил скорость и стал заходить справа. Мы, конечно, отвернули влево. Но все-таки он успел продырявить нам элерон правого крыла. Наш «ил» клюнул носом и вошел в штопор… Ох, страшное это дело! И сейчас, вспоминая этот случай, я не могу оставаться спокойным. Машину крутило, бросало и выворачивало так, что я временами терял сознание. А когда приходил в себя и открывал глаза, все передо мной летело вверх тормашками и я еле удерживался за тяги. Ну, думаю, все, конец пришел, отлетался. Тем более что знал — вывести из штопора штурмовик редко кому удавалось. Уж очень строгая машина и грубых эволюций не выдерживает.

И какова же была моя радость! Вывел все-таки мой дорогой командир самолет из штопора! Это был поистине подвиг. Как ему эго удалось, он и сам потом толком никому объяснить не мог. Помогла, конечно, высота. Свалились мы в штопор примерно с тысячи метров. Потом говорил он: «Жал я на ручку и педали так, что казалось, руки и ноги у меня вывернет. Вот и все».

Вывел Гареев самолет над морем, метрах в пятидесяти от воды. Вывел и пошел над морем. Это был самый надежный способ уйти от врага. Взяли мы курс к берегу, в направлении нашего аэродрома. Летим. И вдруг вижу, увязался на нами «фоккер». Тот самый. Ас попался подлинный. Как потом нам рассказывали, когда ему не удалось нас сбить, он подлез под Воробьева (был у нас такой летчик) и шел под ним незамеченный, пока не представился благоприятный момент. И тогда с близкой дистанции сбил Воробьева…

Так вот, догоняет нас этот фриц. Все ближе и ближе. Прицелился я, жду, когда нажать на гашетку. Гареев еще ниже спустился, летим почти над самой водой, видно, как белые барашки на волнах загибаются.

— Догоняет, товарищ командир! — кричу я Гарееву.

— Ничего, Сашок, — отвечает, — не волнуйся. Подпусти поближе и открывай огонь. Скоро берег, уйдем.

Ободрили меня эти слова. Целюсь тщательно, словно окаменел весь. Идет «фоккер» сверху, заходя в хвост штурмовику. Дал я очередь, а достать не могу. Рубанул и он. Зажмурил я глаза, услышал очередь, между прочим, короткую. Открыл глаза. В фюзеляже пробоины. Ага, думаю, и у тебя боезапас, видать, на исходе, раз стреляешь короткими очередями.