Ванда Василевская - Том 2. Земля в ярме. Радуга

— Да, да, песик, говорил я тебе, что бедняку ветер всегда в лицо. Вот и дом — Агнешка, как пить дать, на пороге стоит. Беги, песик, а то и тебе достанется. Уж она на тебя камня не пожалеет, нет!

Но Агнешки не было дома. Пошла к кузнечихе полоть лен. Отчасти для того, чтобы кузнечиха потом и ей помогла, а больше, чтобы послушать новости. Жили они в стороне, а она была любопытна, все хотела знать. А главное, что и Баниха тоже пришла к кузнечихе.

— Ну, как там? — дипломатически спросила одна из женщин. Но Баниха знала, чего они ждут, и хотела набить себе цену. Поэтому она притворилась, что не слышит, и тщательно вырывала дикую горчицу, выбирая ее среди тонких, бледных стебельков льна.

— Детей-то одних оставили? — хитро, издалека, сторонкой, подобралась Агнешка, поспешая за ней.

— Э, зачем одних… Осталась с ними Анка.

— Так ее Анкой зовут?

— Ну да, Анкой.

— Ну, глядите, люди добрые, на что же это похоже?

В Банихе взыграла гордость хозяйки, приютившей у себя человека. Она выпрямила согнутую надо льном спину.

— А что тут такого, ни на что не похожего? Вежливая, тихонькая, никому не мешает…

— И долго она у вас жить будет?

— А что ж, я ее не гоню. Куда ей идти?

— А откуда она?

Баниха снова помолчала, возясь с корнем лопуха.

— Ишь как вырос… И не вытащишь… Да мне-то что, откуда она? Староста с ней разговаривал, а я и не спрашивала.

По лицам пробежало разочарование.

— Хоть замужняя?

— Не спрашивала. Хотя — кабы была замужняя… А ребенок красивый, здоровенький.

— Что-то ее нигде не видать.

— А чего ей шататься по деревне? Работа и в избе найдется. Обеды учителю готовит.

— Ну? Так он уж не ходит к Стефановичу?

— Зачем ему туда ходить? Дорого, да еще Стефановичиха на старом смальце готовит. Так уж лучше этак.

— Смотрите-ка, она и готовить умеет! Может, кухаркой где служила?

— Может. Я не спрашиваю.

Некоторое время они пололи молча. Земля тонким слоем оседала на руках, кололись стебли вырываемого чертополоха.

— В усадьбу будет ходить на работу, на кухне помогать. Староста уже говорил с управляющим, тот согласился.

— В усадьбу?

— Ага. Только вот поправится еще маленько, а то уж очень слаба.

— Как не быть слабой! А только, люди мои милые, и везет же некоторым… А жить у вас будет?

— А пусть ее живет. Поработает немного, за ребятишками присмотрит. Учитель тоже сколько-нибудь за стряпню платить будет.

Женщины переглянулись. Эта Баниха всегда что-нибудь да отхватит! Взяла в дом бродяжку, вроде одни хлопоты, только и всего. А вот, выходит, что она за эту бродяжку еще и деньги получит. Потому что ни одна из них не сомневалась, что эта Анка, или как ее там, из учителевых денег ничего не увидит. Не зря у Банихи голова на плечах да куча детей на шее.

Не одна из них теперь уже жалела. Надо было тогда, как только староста пришел, сейчас же и вызваться самой. Да кто мог знать? Все могло выйти совсем по-иному, одна Баниха как-то пронюхала.

Агнешка помрачнела. Теперь она уже жалела, что пришла. Правда, она давно обещала кузнечихе, что поможет ей на прополке, но дома-то работы тоже хватает, можно было и остаться. А старик куда-то потащился с самого утра, как только пригнал коров. И так никак концы с концами не сведешь, а тут еще этот лишний рот. И непослушный какой, страсть! Только о махорке и думает, больше ни о чем. А прорва какая! Только бы ему есть и есть!

Болела спина. Сорняков в этом кузнечихином льне была уйма, будто нарочно кто посеял. Могла бы небось и кузнечихина Рузька помочь — ни к чему такую большую девку в школу посылать. Ни от нее работы, ни помощи в доме. Да и учитель, чистая собака, так и смотрит, как бы кто не пропустил дня.

Изо всех сил, со злобой на Баниху, на эту Анку, на старика отца, на учителя, дергала она сорняки и отбрасывала в кучу, на межу. Всю накипевшую желчь, всю злость она срывала на дикой горчице и чертополохе. Болела спина, жгло руки. Вдобавок вспомнилась еще пришедшая вчера повестка об уплате за землю. Будто у них есть из чего!

— Ну и травы же тут! — облегчила она свою душу, кольнув кузнечиху.

— Лен как лен, — сухо ответила та. — Ваш тоже не лучше.

На это нечего было ответить. Она снова ухватилась за жесткие стебли дикой горчицы, яростно выдирая их из сухой земли.

И зачем только было приходить? От кузнечихи мало радости, если она и придет помочь в прополке, — работать-то она не очень любит. Только наслушаешься всяких колкостей, а узнать — так ничего ведь и не узнала. Она все чаще распрямляла спину и поглядывала на солнце, но оно плелось так медленно, словно нынче и вовсе не собиралось заходить.

— Жара…

— Жара, милая ты моя. Что только дальше будет?

— Овсень свою пшеницу, которая у леса, на сено скосил.

— Ну! На том участке за кочкой?

— Там. Все метеликом поросло — и крышка. А семена ведь у него хорошие были.

— Боже милостивый, подорожает хлеб, тогда уж ни кусочка человек не увидит!

— Хорошо тому, у кого будет на продажу, — выгадает.

— А как же! Граф в Остшене, тот заработает…

— И на что ему? Он и так небось всякий день сало ест!

— А что ему не есть? Может себе позволить…

— Господи боже мой, вы только поглядите, как оно выходит: мокрый год — плохо, сухой год — плохо!

— Все как-то в точку не попадает. Могло бы и так быть, чтобы немножко дождь полил, а немного и солнце погрело.

— Ишь чего захотели!

— А вы не хотите?

— Не ссорьтесь, бабы, не ссорьтесь! Каждый бы хотел, да что с того хотенья?

Они все чаще поглядывали на небо, и кузнечиха, наконец, поняла, что пора дать пообедать.

— Милые вы мои, вы тут чуточку поработайте, а я сбегаю домой, надо же перекусить чего-нибудь.

— И-и, не хлопочите, мы не голодны, — вежливо отказывались они, но не слишком настойчиво — только так, для приличия.

Едва она исчезла за межой, они, как по команде, прервали работу.

— Кузнечиха-то прямо барыней глядит.

— Все потому, что сам-то у нее кое-что зарабатывает.

— И-и, велики заработки!

— Ох, пригодились бы, пригодились и такие! — вздохнула Агнешка.

— А вам-то что? У вас небось двадцать пять моргов земли, — насмешливо бросила Курчиха.

Агнешку охватила злость.

— Земля? Видели вы эту землю? Один обман, только и всего! Чистый песок!

— В деревне тоже песку хватает.

— А все не так. Все скорей что-нибудь уродится.

— Ой, боже милостивый, уродить-то уродит, да то водой зальет, то солнцем выжжет!

— Эх, только бы здоровье было, как-нибудь уж человек перебьется, — стонала Либерачиха.

— А у вас все еще во рту болит?

— Ох, милая ты моя, иной раз сдается, что уж и не выдержу. Ни поесть чего, ни поговорить…

— Сходили бы к этой дачнице, — может, она бы что посоветовала.

— Была я у нее, была… Говорила мне Захарчукова баба, что ее мальчонке она хорошо посоветовала, когда он недавно хворал… Пошла и я. Нет, ни к чему мне такие советы, — плаксиво рассказывала она, показывая синие, покрытые язвинками, кровоточащие десны.