Ванда Василевская - Том 2. Земля в ярме. Радуга

И тогда-то подошла парцелляция.

Крестьяне получили по двадцать пять моргов бесплодной земли, иллюзорное достояние, обманчивое богатство. Не удивительно, что их соблазнили эти морги. Двадцать пять, в то время как они сидели на одном, двух, трех, в то время как им и во сне не грезилось, что может быть столько земли! Известно, песок… Но ведь можно же будет его как-нибудь обработать, одолеть, силком заставить выгнать зеленый колос, зацвести белизной гречихи, разрастись широкими картофельными кустами, зашуметь густым просом! Земля-то ведь тут везде одинаковая. А между тем вон там, рядом, через край переливались богатства Остшеня, да и здесь, прежде чем запущенная усадьба стала клониться к упадку, пышно, весело и шумно жили помещики в Калинах. На этой же земле. «Мог барин — сумею и я».

Те, у кого были хоть какие-нибудь средства, воевали с землей успешней. Но на парцеллированные участки польстилась и деревенская беднота и бывшие помещичьи батраки. А для этих бесплодный песок так и оставался бесплодным песком. Песок давал урожай песка. Так что им пришлось жалеть о своем прежнем морге или о двух-трех близ деревни, на более плодородной земле, не истощенной, не выветрившейся, удобренной перегноем, пропитанной навозной жижей, подкормленной мусорными отходами — всем тем, что сопутствует человеку и даже помимо его сознания и воли идет в землю.

Шла безнадежная и безуспешная война с песком. Силы, жизнь, кровь уходили в бесплодный песок, а он все оставался бесплодным. Матусиха, хозяйка на двадцати пяти моргах, высохла на этих богатствах, как щепка. Проходил год за годом. И все ближе было к тем сорока годам, которые сперва казались такими далекими, как бабьи рассказы о хрустальной горе, которой и нет нигде на свете.

Раньше приходилось хозяйствовать на морге, двух, но они хоть были свои, собственные. А теперь в руках не было ничего. То и дело доносились слухи, что банк отнимет все, потому что они мало того, что не уплачивают в срок за землю, но и с процентами не справляются. Этому и верили и не верили, но все же могло ведь случиться и так… И без того ничего не было своего собственного. А белый песок смеялся в глаза над всеми трудами и усилиями.

В конце концов у Матуса совсем руки опустились. Ему уже ничего не хотелось. Да и к чему? Все равно все пожрет песок.

Тогда внезапно нашла в себе неожиданную энергию Матусиха. Она накопила немного денег за яйца, за масло и собралась в город на ярмарку. Привезла поросенка. Поросенок был маленький, худой, но все же стал как-то выправляться. Угождала она ему, как могла. Бывало, еще впотьмах бежит к реке и до полудня копошится в ледяной воде, ногтями выдирая со дна ракушки на корм для поросенка. Воняло это в горшке, как смертный грех. У Матуса вся охота к еде пропадала, когда на плите варились ракушки. Но поросенок рос. Потом они продали его, купили другого, в доме появились кое-какие гроши, и Матусиха уже крепче вцепилась в этих свиней. И Матусу пришлось признаться, что если бы не свиньи, то они так бы и пропали с ребенком на своих двадцати пяти моргах. Теперь он жалел, что, перебираясь на новое место, сбыл свои сети и вентери, — все же рыбная ловля кое-что давала. Но тогда ему казалось, что одно дело на двух моргах, а другое — на двадцати пяти. Вроде как не пристало ему теперь возиться с рыболовством. Как же! Ему ведь предстояло стать земледельцем, зажиточным хозяином. Пусть уж деревенская беднота живет с воды, в воде мокнет.

А теперь пригодилось бы! Вот только трудно купить новые сети. Трудно сколотить на лодку, хоть и считалось, что их продают дешево — особенно если кто справлял себе новую, а старую хотел сбыть.

Иной раз его тянуло к реке, — ведь сколько лет он жил ею. Вода была благодарнее, чем земля. Ее не приходилось ни обрабатывать, ни кормить, в нее не надо было бросать зерно, которое не хотело всходить. Рыба множилась и росла сама, без участия человеческих рук, хотя, правда, и ее становилось все меньше. Уже не попадались такие щуки и угри, как в его молодые годы, когда стоило раз поставить вентерь, раз закинуть сети, чтобы привезти домой без малого полную лодку. Но все же рыба еще была и как-никак кормила деревню.

А он польстился на землю — не на землю, на чистый, голый бесплодный песок.

Матус со злостью пнул ногой сухой ком, лежащий на краю поля, и медленно пошел к избе. Ему не хотелось возвращаться к бабьим причитаниям, к слезливым жалобам. Хотя и удивляться тут было нечему, — человек не каменный: когда приходило новое несчастье, уже трудно было выдержать. А несчастье надвигалось — верное и неизбежное. Баба еще могла обманывать себя, но у Матуса не оставалось никаких сомнений. Свиньи не ели уже третий день. Матусиха с замирающим сердцем присаживалась на корточки у порога хлева и смотрела. Они лежали обе на боку, жирные, откормленные, и мутнеющими глазами вяло водили по стенам хлева.

— Молока им дать, что ли? — мрачно сказал Матус, на миг перестав рубить дрова.

— Молока…

Агнешка на мгновение задумалась. Наконец, решительно поднялась на ноги.

— Сбегаю к старостихе. Буду полоть лен, отработаю.

Вскоре она прибежала с кувшином молока.

— Дала. Уж там какая она ни есть, а все не злая баба.

— Да ведь ты отработаешь, — пробормотал Матус.

— Понятно, отработаю! Но все равно она не скупая, всегда даст, не то, что другие.

Она засуетилась вокруг свиней. Налила в черепок молоко. Как раз в это время из избы выполз заспанный Владек. Он засунул пальцы в рот и удивленно смотрел на происходящее.

— Молоко?

— А ты тут не путайся под ногами! Молоко для свинок, потому что они есть не хотят, понимаешь?

Он замолчал. Стоял в своей короткой рубашонке и смотрел, как мать подставляет черепок прямо к свиным рылам. Та, что поменьше, чуть приподнялась и понюхала.

— Пьет! Пьет!

— Э, куда там, пьет!

— Подожди, вот осмотрится и выпьет…

Но свиньи не обращали внимания и на молоко. Они лежали неподвижно и время от времени тихонько стонали. У Агнешки сердце разрывалось.

— Окурить их, что ли?

— Не поможет! — сплюнул Матус. — Все равно сдохнут.

Она вскрикнула от негодования.

— Не болтай невесть что! Жара такая на дворе, пот им дух и сперло. Нажрались, может, какого-то зелья. Да это пройдет…

— Так тебе и пройдет! Зараза на свиней напала, вот и все. Точнехонько так и Марцыновы свиньи хворали, на третий день и загнулись.

— У Марцына?

— Ну да. Будто не знаешь?

Нет, она не знала. Никого как-то не встречала в эти дни.

Но это был последний удар по хилому деревцу надежды. Если зараза — тогда пропало. Она присела около животных и попыталась приподнять голову одной из свиней.

— Совсем чистые. Никаких пятен нет.

— Пятна не обязательно. Печенка вспухнет — и все. Свиной кровавый понос.