Эммануил Казакевич - Звезда. Двое в степи. Сердце друга. Рассказы

Простившись с ним и пообещав подумать о его предложении, Акимов догнал Бадейкина.

— Знаете Мигунова? — спросил Акимов.

— Знаком немного.

— Сорвяголова, — улыбаясь, сказал Акимов.

— Герой Советского Союза, — серьезно сообщил Бадейкин.

— Ну? — удивился и рассмеялся Акимов. — Вот так обскакал!

Акимов остался жить у Бадейкина. Мигунов, нередко забегавший к нему, даже приревновал товарища к маленькому лейтенанту и все пытался сманить его к холостякам.

— Да я же сам «женатик», — смеясь, сознался наконец Акимов.

— И ты? — удивился Мигунов и, внезапно задумавшись, сказал с некоторой грустью: — Лучшие люди женятся. Боюсь, и мой черед приходит.

Акимов все время проводил на своем катере, руководил учебными занятиями, присутствовал при малых и больших приборках, вечерних поверках, расспрашивал матросов обо всем, что им известно о Баренцевом море, знакомился с бухтами, якорными стоянками и путевыми картами.

Этими всеми делами, а также ожиданием писем от Анички были полны мысли Акимова все время. Ожидание ее писем стало тем постоянным и напряженным состоянием души, которое не покидало его ни на минуту, чтобы он ни делал. Он вспомнил, что даже не знает почерка Анички, и представлял себе, каким должен быть ее почерк, а также старался представить, каким будет ее первое письмо и ее обращение к нему: «милый», «дорогой» или еще что-нибудь в этом роде. Он назначал все новые сроки для получения ее первого письма и, слегка насмехаясь над самим собой, старательно высчитывал, сколько дней прошло с момента получения ею его первого письма отсюда. А так как она должна, очевидно, ответить ему сразу же, ее ответ должен прибыть через такое-то количество дней. Не получив ответа в предполагаемый срок, он отнес это за счет больших расстояний и скрепя сердце назначил новый срок, а потом назначал все новые и новые сроки.

В течение этого времени спокойная жизнь на берегу несколько раз прерывалась поисками вражеских подводных лодок, обнаруженных на подходе к базе, а спустя три недели морской охотник совершил вторичное плавание в Варангер-фьорд.

На этот раз катером командовал Акимов, Бадейкин же находился внизу и появлялся на мостике только изредка. Потирая ручки, маленький лейтенант спрашивал Климашина или боцмана Жигало:

— А мой квартирант что? Хороший ученик?

Климашин отвечал:

— Вполне справляется, товарищ лейтенант.

Жигало отвечал коротко:

— Моряк.

Это было величайшей похвалой в устах боцмана, и Бадейкин радовался такой аттестации, потому что привязался к Акимову внезапной и сильной привязанностью, отличающей очень сдержанных и малообщительных людей.

Между тем катер приближался к той точке побережья, которая предуказана была ему боевым распоряжением. Берег не подавал признаков жизни. Бадейкин вышел на мостик.

— Не видать? — спросил он.

— Тишина, — ответил Акимов.

Минут сорок дрейфовали у берега, дожидаясь. Все молчали.

Наконец Акимов нетерпеливо сказал:

— Может, мне на розыски пойти?

— Нет, — энергически возразил Бадейкин. — Нет у нас такого приказа.

Уже собрались уходить, когда значительно южнее указанного пункта в небе появились долгожданные ракеты: три зеленые, две красные. И следом за ними оттуда донеслись звуки выстрелов.

— Полный вперед, — скомандовал Акимов.

Перестрелка становилась все более ожесточенной. Все на катере заняли места по боевому расписанию. Катер подошел к берегу, и Акимов велел сигнальщику дать условленную заранее ответную серию красных ракет. Это, как Акимов, впрочем, и предполагал, немедленно вызвало стрельбу по катеру. Боцман, сидевший у пулемета, начал отвечать. Закричала и стремительно взлетела в небо чайка.

С берега, совсем рядом, послышался хриплый голос:

— Мы тут, ребята.

С тупым треском упали на камни сходни. Пулеметы свирепствовали вовсю.

— Скорей, скорей, — негромко говорил Акимов, стоя у сходней.

Разведчики же шли очень медленно. Они несли что-то на плечах. Акимов не имел времени узнать, что именно, — он руководил огнем пулемета и матросских автоматов по невидимому противнику, стрелявшему из-за скал.

— Все? — спросил он у разведчика, который шел последним, пятясь назад, лицом к берегу, и стреляя из автомата.

— Все, — ответил разведчик, оглядываясь и опуская автомат.

Убрали сходни. Только когда катер отошел от берега на добрых два кабельтова, то есть около четырехсот метров, Акимов приказал прекратить огонь.

Кораблик лег на обратный курс. Разведчики исчезли с палубы — им, по обыкновению, предоставили кубрик.

Вскоре на мостике показался Летягин.

— Здравствуйте, — сказал он.

Акимов улыбнулся ему.

— Рад вас видеть. Как дела?

Летягин помолчал, потом ответил:

— Задачу мы выполнили, да вот… Убит главстаршина Храмцов. Хороший разведчик. Я решил увезти его с собой. Пусть лежит в родной земле. Чтобы враги не надругались. Хотя можно его было похоронить у норвегов, они народ хороший, фашистов ненавидят и нам помогают, укрывают наших людей, тех, что бежали из немецких лагерей. У них можно было похоронить Храмцова, конечно, но мы как раз шли в обратный путь, вот я и решил. А норвеги, — он называл норвежцев «норвегами», — народ хороший. Очень мне помогли. — Помолчав, он проговорил уже веселее: — Задачу мы выполнили хорошо. Даже отлично выполнили. Сведения важнейшего характера, очень пригодятся командованию. Он бледно улыбнулся. — С вашей легкой руки.

— Вернее, с моей легкой спины, — грустно улыбнулся и Акимов. Ему было жалко этого неизвестного ему Храмцова.

Летягин все не уходил с мостика. Видимо, ему хотелось говорить. Голосом, который все крепчал, словно оттаивал после множества холодных ночей, он рассказывал о «норвегах», хвалил их, жалел и в то же время поругивал за некоторую пассивность в борьбе с захватчиками.

Вернувшись на базу, Акимов покинул катер вместе с Летягиным. Разведчик пригласил его к себе в гости, но Акимов, хотя Летягин ему очень нравился, не пошел с ним, а сослался на какое-то дело и поспешил в штаб дивизиона спросить о письмах. Письмо было — от матери, из Коврова. От Анички ничего не было. Акимов удивился и огорчился. Он считал, что сегодня — крайний срок, даже если Аничка по каким-нибудь причинам ответила на его первое письмо через неделю после получения его.

Да, даже если она ждала целую неделю, если она была способна целых семь дней не ответить на его первое письмо, — даже и в этом случае ответ должен был бы уже прибыть.

Акимов пошел было домой, чтобы обсушиться и поесть, но с полдороги, вспомнив о семейном уюте и взаимных нежностях четы Бадейкиных, повернул обратно: этот уют и эти нежности теперь раздражали его.