Василий Кучер - Плещут холодные волны. Роман

В лагере он раздобыл несколько кирпичей и пристроил к ним старое ведро. Получилась летняя печь. И уже они не стояли в очереди к общей печке, на которой готовили себе еду югославы и румыны. У них теперь была своя. Одна на двоих.

Нудно и однообразно проходили дни и ночи, недели и месяцы, а ответа из посольства все не было. Павло писал снова, но все письма куда-то исчезали, словно падали в пропасть. Он еще написал, вот уже седьмое, и не знал, как поступить с этим письмом.

- Давай его сюда, - сказал Атанас. - Я пойду с ним в лавочку и попрошу болгарина. Его дочь учится как будто в Анкаре. Может, она возьмется отнести его прямо в ваше посольство. Это ведь можно очень быстро проделать, и полицейский не заметит. Позвонила и бросила твое письмо. Вот какая у меня идея, Павлуш. Ты согласен?

- Согласен. Теперь я на все согласен, - обрадовался Павло. - Только ты уж попроси хорошенько. Чтоб не испугались…

- Не учи меня, Павлуш, ради бога. Не учи, - отмахнулся Атанас. - Болгарин и русский - кровные братья. Генерал Скобелев и наша Шипка. Не учи меня…

Он схватил письмо, спрятал за пазуху и побежал в город.

Как долго тянулся для Павла этот день! Казалось, ему конца не будет. Словно солнце остановилось, стало камнем на мертвом якоре. Низкие и холодные тучи плывут, цепляются белыми космами за верхушки сосен, закрывают высокую гору. Холодный ветер воет, гремит провислой кровлей, словно стонет и плачет над черной могилой. Зима. Скоро зима. Какой-то она будет на этом взгорье? Только бы не морозная. Павло ведь совсем раздет. Ни шапки, ни пальто. И купить не на что. Все деньги идут на еду, лекарства, на уголь. Дрова и кизяки он сам теперь собирает под горой в лесу. Хоть за это не надо платить лирами. А за уголь надо. И за все остальное надо. А куда же девались деньги, которые были в шлюпке, в противогазе? Наверное, они их прикарманили. И капитан «Анафарты» почему-то молчит. Неужели он испугался?

А тучи плывут с севера, тяжелые, оловянные. А ветер воет и стонет, словно несет Павлу на своих крыльях отзвук битвы с родной стороны. Павло склонился над тетрадью и все пишет и пишет, не разгибая спины. Уже две ученические тетради исписал. Начал третью, до мельчайших подробностей припоминая, что и как происходило в море. Надо же ничего не забыть, ничего не упустить.

Только перед самой вечерней проверкой прибежал Атанас. Весь красный и запыхавшийся. Еле успел. Но после проверки упал на нары, стараясь отдышаться, и ничего толком не мог сказать. Только обнимал Павла и целовал в плечо. Обнимал и прижимал к плечу.

- Я так бежал, Павлуш, словно за мной сто волков гнались, - шептал он. - Очень долго ждал я в лавчонке эту дочку, пока она в кино ходила, а потом еще куда-то к подруге. Даже полицейский поинтересовался у лавочника, почему я так долго торчу там. Лавочник сказал ему, что я нанялся к нему грузчиком. Буду в складе мешки с мукой переносить. Он все-таки болгарином остался.

- Ну, а что дочка? - прервал его Павло.

- О! Дочка прямо молодец. Недаром я ее так долго ждал. Она взяла письмо и сказала, что обязательно передаст в ваше посольство. Она каждый день ходит по этой улице. Там и звонить, оказывается, не надо. В двери прорезана щель для писем и газет. Она бросит туда письмо так, что и полицейский не заметит. Он ходит по другой стороне улицы… Все будет в порядке. Теперь-то уж твое письмо дойдет. Это точно, Павлуш. Не грусти, брат… А ты снова что-то писал…

- Писал…

- Не надо больше. Уж это письмо, говорю тебе, обязательно попадет к ним…

- Да я не письмо пишу, - объяснил Павло.

- А что же?

- Медицинскую записку о своем голодании в море. Об употреблении морской воды. Может, еще кому-нибудь придется такое перенести в жизни. Вот и надо ничего не забыть, все взвесить и объяснить, как мне пришлось… Беду в море люди будут терпеть и после войны. Надо же их как-то предупредить, чтобы не боялись пить морскую воду. Она не страшна…

Они растопили свою печку, согрели чай и поужинали. Павло пил горячий чай с молоком, размешав в стакане три ложки масла. Атанас пил чай без молока, заедая черным сухарем. Сколько Павло ни упрашивал его взять белого хлеба с маслом, он, как всегда, отказался, заметив шутя:

- Пока ты, Павлуш, не поправишься, мы будем разное кушать, а как поправишься и взвесишься, и весы покажут все твои полные килограммы, тогда уж я начну есть одинаково с тобой. Я подожду, Павлуш, и ты меня напрасно просишь.

Вот такой упрямый Атанас. Что достанет из еды, все сует Павлу, как маленькому ребенку. А сам перебивается с хлеба на воду.

Разровняли солому на нарах, застелили старым брезентом и легли вдвоем, укрывшись шинелишкой Атанаса. И всю ночь будут греть друг друга собственным телом. Атанас не раз проснется, поправит на плечах Павла шинель, чтобы тот не простудился.

А ветер свищет и злится, словно хочет сорвать ветхую кровлю с барака и засыпать его снегом. Засыпать так, чтоб и следа от него не осталось на этой чужой для обоих земле.

Трудно и болезненно привыкал Павло к неволе, так болезненно, что югославы и румыны стали беспокоиться о его здоровье.

Высокий и худой черногорец Бранко Рыбарь, бывший штурман военного самолета, проложивший всему экипажу курс на Турцию через море, подошел к нефтянику из Плоешти Петру Маринеску, который провел рыбачью шхуну без компаса из Констанцы в Стамбул и потому считался старшим среди интернированных, и тихо сказал:

- Слушай, Петру, а что ты думаешь про этого русского моряка? Не кажется он тебе чудаком?

- Нет, - спокойно ответил Маринеску. - Мне не кажется… Раньше и я думал, что он подослан к нам из тайной полиции, а теперь стыдно становится за такие мысли…

- А как же ты узнал, что он настоящий моряк, а не подосланный шпик?

- Я говорил с ним.

- Этого мало.

- Знаю, что мало… Но я подглядел что-то такое… - хитро подмигнул Петру.

- Что именно?

- А то, что он тайком от своего друга Атанаса стал молоко и шоколад ему в еду класть…

- Не может быть!

- Святой крест! - забожился Петру. - Я сам все видел. Атанас пошел в лес за дровами, а русский стряпал. Сварил кашу на молоке, в кашу бросил два кусочка шоколада. Атанас пришел, сердится, кричит: «Зачем оно мне?! Я ведь здоров, как бык, а ты еще слаб до сих пор и тебе нужно поправляться! Сам и ешь! Зачем мне свое подсовываешь и на двоих одинаково варишь?» А тот молчит и улыбается. В следующий раз, когда была его очередь стряпать, он снова так же сделал, и снова была у них ругань. А теперь скажи мне: разве это не первый признак того, что Павло - истинно русский человек?.. Советский человек?

- Да-а. Шпик на такое не пойдет, - сказал Бранко Рыбарь. - Только человек с широкой душой может так сделать. Это настоящий славянин.

- Я тоже так думаю, - обрадовался Петру: ведь он первым заметил у Павла ту черточку, которая окончательно подтверждала не только его русское происхождение, но и показывала честный, открытый характер советского человека.