Василий Кучер - Плещут холодные волны. Роман

Женщина оглянулась, взглянула на Павла полными слез глазами и почти механически протянула черную высохшую руку. Посиневшие губы еле заметно шевелились, и Павлу показалось, что она шептала свои горькие слова не по-турецки, а на его родном языке:

- Подайте, христа ради…

Павло выхватил из кармана последние деньги и подал нищей.

Она поклонилась и сошла с дороги, чтобы он мог свободнее пройти. Павло вспомнил, что не раз видел эту женщину на базаре, когда она стояла у торжища, протянув людям руку. Видел, как прогонял ее полицейский, толкая в спину резиновой палкой… Почему вдруг она показалась ему похожей на мать?..

Значит, это у него началось серьезно… Тоска по родному краю… Она страшнее голода. Это болезнь. Она, кажется, даже имеет свое название… Подождите-ка! Но как она называется в медицине? Да где уж ему припомнить! Голова стала абсолютно непослушной.

И, углубившись в эти мысли, он уже не чувствовал ни голода, ни холода, пробиравшего до костей, надвигавшегося тяжелыми седыми тучами из-за каменной горы…

Шумит древний лес, поет свои вечные песни. Тепло, уютно. Павло даже вспотел, собирая сухой хворост. Уже добрую связку набрал, туго стянул бечевкой и присел на нее передохнуть. Атанас ушел в город, а Павлу выпала очередь идти в лес. Так они и дежурили: один на базар, второй за дровами.

Зима была холодная, без снега. Пронизывающий ветер так и свистел днем и ночью, пробирая до костей. Заброда с Атанасом скопили немного денег, чтоб купить на зиму хоть какую-нибудь одежонку. Зашли в магазин. На прилавках лежали одни только грубошерстные немецкие эрзацы, но цены на все были такие, что Атанас тихо свистнул и потянул Павла на улицу. Хозяин магазина окинул их презрительным взглядом - тоже мне покупатели! Так они ничего и не купили.

Пришлось бы Павлу зимовать в летней одежде, проносившейся во многих местах, штопаной-перештопаной, но над ним смилостивился лагерный комендант, предложив старую шинель с плеч солдата, недавно умершего от туберкулеза. Другого выхода не было. Пришлось взять ее, хоть комендант содрал за нее чуть ли не втридорога. Турецкая шинель пришлась Павлу в самую пору. Он починил сапоги, отрезав голенища, покрасил охрой полотенце и надел его на шею вместо кашне. К пилотке пришил наушники и стал неузнаваемым. Посмотрел на свое отражение в окне и удивленно проговорил:

Атанас услышал эти слова и весело засмеялся. Болгарии искренне обрадовался, что его друг наконец хоть немного приоделся и не будет дрожать в морозы. Он даже хотел сфотографировать Павла в этой одежде, но не хватило денег. Осталось в обрез на хлеб, сахар и картошку. Да еще на маргарин, чтоб было чем заправлять похлебку. Павло теперь не придерживался диеты, перешел на ту же еду, что и Атанас. Жить стало легче.

Не успел Павло как следует встать на ноги после пережитого в море, как у него усилилась новая болезнь. Страшная и неотразимая, жгучая и вечная, которую он не мог победить ни лекарствами, ни едой, ни режимом и лечением. Ведь от этой болезни лекарств на свете не бывает, да, наверное, никогда и не будет. Один голод прошел - начался другой, голод по родному краю, невыносимая грусть и тоска по далекой Сухой Калине, в которой тужит и плачет мать, по сожженному Севастополю, в котором осталась Оксана. Что с ней теперь? Жива ли?

Павлу каждую ночь снился далекий и недосягаемый Ленинград, высокие и светлые аудитории медицинского института. Он видел хмурую Неву, сияющую таинственным светом белых ночей. Ему виделись веселые стайки девушек на Невском, он, казалось, слышал их мягкие голоса и звонкий смех. Павло видел себя то у памятника Ленину, возле Финляндского вокзала, то в тихих залах Эрмитажа. И везде его окружали люди. Свои, родные люди.

Днем было еще труднее. Сердце разъедала жгучая печаль и тоска по родному краю, та необыкновенная болезнь, которая в медицине называется ностальгией. Он все-таки припомнил это название, но был уверен, что ни единый человек не страдал от этой болезни так, как он, Павло. Ведь он ничего не знал о том, что ждет его впереди. И его тоска была страшнее всякой ностальгии, горше любой грусти…

Он сидел в лесу на связке хвороста, а казалось, что над головой шелестят родные осокори на лугу над тихим Осколом. Вот выйдет на порог мать и тихо, ласково позовет:

- Павлуша, обедать пора!..

Заброда вздрогнул, со страхом озираясь на дикую чащу. Показалось, эхо прокатилось по лесу от этого материнского голоса. Даже прислушался. Его действительно кто-то звал.

- Павлу-у-у-уш! Ого-го-го-го!

Неужели Атанас? С чего бы это ему кричать? Может, что-нибудь в лагере произошло? Вот лихая година. И мысленно побыть с родным краем не дадут. Павло взвалил на плечи хворост, пошел на этот голос. Он слышал его все яснее, потом увидел болгарина, который напролом бежал сквозь кусты, низко пригибая голову.

- Я здесь! - закричал ему Павло. - Что случилось?

- Письмо! Тебе письмо пришло! - кричал Атанас.

- Где же оно? - Павло бросил хворост и побежал ему навстречу.

- Там, у коменданта. Он мне не дает, - развел руками Атанас.

- А откуда письмо? Из посольства?

- Да, наверное, из посольства. А откуда же ему быть? Пойдем быстрее, - потянул Павла за рукав болгарин, взваливая себе на плечи хворост. - Давай и я немного понесу…

Не заметили, как добрались до лагеря. Но пришлось долго ждать - комендант лег отдыхать. Наконец они получили письмо и побежали в барак.

Из конверта на солому выпала фотография, на которой был снят смуглый моряк в белом кителе и мичманке с якорем. Павло взглянул на него и, понурившись, опустил безвольно руки.

- Что ты, Павлуш?! Кто этот моряк?

- Не то, - прошептал Павло. - Не то…

- Да кто он?

- Капитан «Анафарты». Тот, что спас меня, - наконец выдавил из себя Павло. Он помолчал какое-то мгновение и, горько вздохнув, сказал: - Видишь, чужой прислал, а свои молчат. Молчат…

Атанас вынул из конверта коротенькое письмо, подал Павлу. Павло посмотрел на странные закорючки, похожие скорее на узор, чем на буквы, и с досадой бросил:

- Читай, Атанас, не пойму я, что там и к чему…

Атанас вскочил, торжественно развернул письмо и стал переводить, важно и медленно произнося каждое слово:

- «Бей доктор Павло!» Ого! «Бей» - это по-ихнему господин! Понимаешь?

- Да понимаю, читай дальше!

- «Спасибо за письмо, посылаю вам свои наилучшие пожелания и молю бога, чтоб вы скорее поправились и набрались сил. Я ничего особенного для вас не сделал, бей доктор Павло, а только выполнил обязанность моряка. Наш закон на море одинаков для всех: друг другу надо помогать в беде. Вы тридцать шесть дней терпели беду и голод в море, и я не мог вам не помочь. Это было бы с моей стороны преступлением перед святым кораном. Желаю вам доброго здоровья и по вашей просьбе посылаю вам фото. Зея Зафарт, капитан парохода «Анафарта».