Эрик Шабаев - Друг другу вслед

На берегу — хаос беженских палаток и хибар. Плач, сонный говор, заунывное пенье богомольцев, пришедших издалека, гитарный звон, с заречной стороны свистки маневрового паровоза.

Мимо длинной вереницей проехали санитарные линейки, в них сидели и лежали раненые, сплошь одних лет с Егоркой. Лица бледные, землистого отлива, забинтованные головы, руки-ноги в лубках. Вокруг на мгновенье собралась и тут же рассосалась толпа: дело привычное, каждодневное…

Горбоносый солдат, опираясь на костыль, весело зубоскалил с бабами. Заметив молоденького унтера, смолк, опалил исподлобным взглядом, кинул едкое слово, и раздался хохот.

«Свои на своих, вот время окаянное! — думал Брагин, поспешно уходя прочь. — Куда ни толкнись — кровь, злость, маета. Один, совсем один… Степке небось хорошо: гуляет себе на приволье, обок с Васькой и Петрованом, в ус не дует!»

Впервые в нем шевельнулось что-то вроде зависти к беглому брату.

И встало неожиданное, пугающее крутой новизной: пусть братень шутолом и егоза, ну, а остальные, которые сотнями подаются в тайгу? Как их понимать? Блажь позвала пальцем, дурь повела? Ой, не то, не то! Правду баял пресненский: зверье о двух ногах лютее четверолапого будет… Оно и теперь над тобой в разных обличьях… К чему такое житье, господи?

Он шел, вконец разбитый непривычными думами, пока не уперся в Интендантский сад. Тихо побрел по аллее, — авось кто знакомый встретится, как-никак воскресенье, — на закругленном повороте придержал шаг. Посреди площадки, присыпанной песком, стояла на коленях старуха, крестясь, отбивала поклоны.

— Эй, тетка! — тормошил ее за плечо садовый сторож. — Тут не велено!

Старуха вздрогнула, надтреснутым голосом сказала:

— Готова теперь… Веди!

— Куда тебе, старая?

— На казнь… куда ж еще? Знаю, убить собрались… Обступили толпой, зубы скалите… — И плашмя легла на песок. — Бегать не стану, кончайте враз!

— Что с ней? — недоуменно спросил Егорка.

Сторож усмехнулся в сивую бороду, повертел пальцем около виска: «Умом тронулась. Только и всего, унтер молодой!»

— Откуда будет?

— С Урала, вроде б ижевская.

— Видать, с капиталом, коли сюда подалась?

— Какое! — молвил сторож.

— Как же она здесь очутилась?

Сторож огляделся по сторонам.

— Не одна она так — многие. Кто по дурости, кто со стыда, а кто… грешок за собой ведал, не иначе.

Егорка нащупал в кармане пятак, чуть ли не последний, шагнул к беженке… У каждого есть мать, у каждой матери — свое непереносимое, неизбывное. Степан убег, а кто ответил за все? Маманька, собственной спиной… Дрогнувшим голосом он сказал:

— Бабушка…

Она медленно подняла голову.

— Ганька… сын… какая ж я бабушка? — И всхлипнула, не сводя безумных глаз. — Ганька, Ганька, сгубил ты семью, окаянный… Нацепил погоны, братьев-оружейников с толку сбил, отца в землю вогнал раньше времени… — Беженка вытянула черные костлявые руки, стремительно бросилась на Егорку. — Да лучше я тебя удавлю на месте, ирод!

Сторож успел перехватить ее, оттащил назад, она вырывалась с бешеной силой, закатив глаза под лоб, кричала:

— А-а-а-а-а-а-а-а!

Потрясенный Егорка вылетел за поворот и сослепу наскочил на Мамаева, прогуливающегося в одиночестве.

— Стой, чертушка, не так скоро. Что с тобой?

И впрямь, получилось глупее глупого! Егорка остановился, не глядя на товарища, пробормотал:

— Беженке… сейчас… невесть кем показался.

Лукич схватился за бока, зарокотал густым смехом.

— Вот это я понимаю… Бравого шагиста, унтера, бабка в трепет привела… Молодец, бабка!

Ну, как объяснить ему, что не старая беженка напугала, вовсе нет. Ведь такое не с одним ее Ганькой, но и с любым из нас могло стрястись… Егор помедлил, заговорил взахлеб, глотая слова:

— Махнуть бы к Братским порогам, забыть про все на свете. Было б душе вольготно, а кто прав, кто виноват, один бог знает, да сатана разве маленько, с краешку… — он убежденно рубанул пятерней воздух. — По мне так: живет человек, и пусть живет — никто не трогай его, не вяжись к нему с поборами, с солдатчиной, и запрета не клади ни в чем. Он сам себе судья, сам против правды не пойдет!

— Своими силами допер до мыслей подобных?

— Нет, медведь по дороге изобразил…

— Дурак ты, Гошенька, между прочим.

— Вам, ученым, видней с еропланов-то! — ершисто, с легкой обидой сказал Егор и вздрогнул.

— Что с тобой сегодня, парень? Дергаешься, бегаешь туда-сюда.

— Понимаешь, беженка нейдет из ума… Глянул сейчас на ель, и она в ответ, как бы с укором… Скорей бы кончить эту мясорубку!

— Интересно, как?

— Да победить, и все.

— Кого? — не отставал настырный Мамаев. Снова, поди, хочет поднять на зубки, развеселый человечище! А что сказать, когда в голове непролазная мешанина? Он с усилием выдавил:

— Ну, чтоб свои победили, конечно.

— А именно?

Егорка настороженно скосил глаза. К чему его упорные расспросы? Вроде бы всегда относился по-людски, помог отмотаться от посылки в полевые войска, но угадай, куда он гнет? Чужая душа — потемки, а прямое дело фельдфебеля — знать, чем дышит и солдат и унтер, и не только знать, а и… докладывать! Егорка даже вспотел от натуги.

— А именно? — с нажимом повторил Мамаев.

— Ну, которые за крестьянство. А там кто б ни правил. О том пускай решают без нас, — прогудел Егорка и чуть ли не радостно: — Тю-у-у, смотри, пан Зарековский!

По аллее, действительно, вышагивал Мишка Зарековский в черной форме отрядов особого назначения, ковырял в зубах. Увидев Егора с Мамаевым, он слегка приподнял фуражку, с самодовольно-веселым видом приблизился к ним, сел.

— Наше вам с кисточкой! Каково живете-можете? Нет ли охоты к нам перебраться, это я Гохе, не тебе, старший унтер. Тебя не сдвинешь, окопался, дай бог. А ему не мешало б раскинуть мозгами. В батальоне кисни, и никаких перемен. А у нас — ого! — Мишка померцал желтыми зрачками. — Был старшим стражником, теперь помкомвзвода. Месячишко-другой, и в прапорах, во!

Пристально глядя поверх деревьев, Мамаев кинул вполголоса:

— Конечно, кое-кто подождет, пока у тебя золото засияет на плечах!

— То есть?

— Я что-то сказал? Убей, не помню.

Зарековский сухо посвистал.

— Т-а-а-ак. Весь в свою племянницу.

— Кто? — спросил задумчивый Егор.

— Ейный дядя.

— О ком ты, чудило-мученик? — снова не понял Егор, оглядываясь на Мамаева, и его улыбка подсказала ему, что он-то прекрасно знает, о ком и о чем речь. Повисло крутое, натянутое тетивой молчание.

— Ты… все с капитаном Белоголовым? — обронил Егор немного погодя.

— С ним, брат Гоха! — бодро отозвался Мишка и хлопнул приятеля по острому колену. — Под лежачий камень и вода не подтечет, а там… — Он ухмыльнулся. — Это… милиционер, мой знакомец, обыскивал богатого китаёзу. Копнул в укромном углу — куча денег, тыщ на пять золотом. Цоп, и в карман, а когда китаёза пожалобился — вернул сибирскими знаками. Уметь надо, Гоха!