Геннадий Евтушенко - Люди одной крови

Генерал восторгов Брежнева не разделил. Видимо, не хотелось ему быть в роли спасённого старшим лейтенантом. Придирчиво осмотрел Полякова.

– А почему в таком виде?

Жорку передёрнуло. Хотел было ответить по-простому, по-шахтёрски, но сдержался. Вздохнул, отвёл взгляд. Помолчал, заглушая обиду. Успокоившись, сказал:

– Виноват, товарищ генерал. Только из боя. И с марша. Не успел привести себя в порядок. – Всё-таки не удержался: – И парадную форму надеть.

О том, как его встретили и как его майор мурыжил, Жорка промолчал. Генерал поморщился, но понял, что перегнул палку. Почти дружеским тоном продолжил:

– Ладно, ладно. Наслышан о тебе и твоих людях. Иди, отдыхай, приведи себя и личный состав в порядок. Через… – он глянул на часы, – через час жду с докладом. – И майору: – Обеспечить.

И отвернулся.

Вмешался Брежнев.

– Я не знаю, что тут у нас через час будет. И где мы будем. А старший лейтенант Поляков совершил героический поступок. Я бы сказал – подвиг. И мы от имени Советского правительства должны наградить его сейчас.

Генерал недовольно поморщился. Видно, не лучшие отношения складывались у него с бригадным комиссаром. Но тот кивнул адъютанту, и вскоре в руках у Брежнева был орден Красной Звезды. Он подошёл к Полякову.

– Извини, брат, что не в торжественной обстановке. Сам понимаешь – не до торжеств. – Прикрепил орден к просоленной потом гимнастёрке Полякова. Отступил на шаг. – Носи его с честью и достоинством. Заслужил. И ещё раз спасибо за службу Родине.

Просто так сказал, без пафоса. Наверное, поэтому сердце Жорки сжалось. Он вдруг по-мальчишески растрогался и почувствовал, что слёзы вот-вот предательски навернутся на глаза. Позору не оберёшься! Ему захотелось закричать: «Да я!!! Да мы!!! Мы готовы! Зубами будем грызть гадов!» Но он быстро подавил в себе этот всплеск эмоций. И слёзы, так и не навернувшиеся на глаза (слава богу!), не выдали его состояния. Ответил по уставу:

– Служу трудовому народу!

Генерал тоже доброжелательно пожал ему руку.

Через полчаса земля содрогнулась: немецкая авиация нанесла бомбовый удар. Вслед за ним на наши позиции обрушился шквал артиллерийского огня. И пошло, как у Лермонтова: «Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…».

С тех пор военные дороги Полякова и Брежнева не пересекались. Жорка никогда ничего даже не слышал о нём. Хотя вспоминал нередко.

Он долго ворочался на жёстком матрасе. Только ближе к утру забылся тревожным сном. Проснулся от позвякивания посуды. Приоткрыл один глаз. Ещё сквозь пелену сна приметил Наталью. Подумал: «Снится она мне или вправду прибежала?» Пока он размышлял, Наталья уже заметила, что он проснулся – у, глазастая баба! – Вставать жуть как не хотелось, да было поздно.

– Вставай, вставай. Каша стынет. Да в штаб пора. Труба зовёт.

Пришлось вставать. Он сел на кровати.

– Ты чё пришла? Я ж тебя вчера отправил. Дел по службе, что ли, нет? Давай, дуй в свой медсанбат.

– Щас! Разбежалась! Вставай давай и ешь. Раскомандовался. Домостроя у нас не будет, не надейся. Вот за порог выйдем – там командуй. – Говоря это, Наталья наполнила кашей алюминиевую миску, сверху бросила кусок масла, отрезала краюшку хлеба, аккуратно пристроила всё это на столе. Посмотрела на Жорку. – Ну, идёшь? Или тебе теперь в койку подавать? И кофе? – Развела руками. – Так нету.

Он недовольно засопел. А что делать? Ссориться, что ли? Так ни оснований нет, ни охоты. Да и не заслужила Наталья никакой ссоры. И упрёка тоже не заслужила. Он поскрёб свои взлохмаченные волосы, кинул взгляд на галифе – брюки лежали далековато, а он, хоть и жил с Натальей больше года, ну никак не мог щеголять перед ней в кальсонах. А Наталья! Что за женщина! Бес в юбке! Уже всё уловила. Легонько, как будто невзначай, пододвинула к нему табуретку с галифе и отвернулась к рукомойнику. Руки ей, видите ли, срочно помыть надо. Поляков усмехнулся, быстро оделся, сел к столу.

– Эээ, а руки сегодня мыть не будем? И умываться? Так дело не пойдёт. Так ты и подчинённых гигиене не обучишь.

Это упоминание о подчинённых тут же всколыхнуло в памяти вчерашний разговор с Рыжкиным. Настроение испортилось. Он вздохнул. Отодвинул кашу. Задумался.

Наталья подошла сзади. Обняла.

– Что, разговор вчера тяжёлый был? Ну не всегда ж тебя по головке гладить, лихой ты мой командир. Терпи. Всё хорошо – тоже не хорошо. А перемелется – мука будет. Ты только помни – я всегда с тобой.

Она наклонилась и поцеловала его в висок. Он съел пару ложек каши, подумал – рука с ложкой так и повисла в воздухе – снова отодвинул тарелку.

– Понимаешь, разговор о нас с тобой был. Раз я не разведён, не имею права с тобой жить! Понимаешь? Встречаться тайком где-нибудь на сеновале – это, пожалуйста! Сколько душе угодно! А вот жить вместе – это разврат. Конечно, он другое слово сказал. Ну, и как тебе постановочка?

Зная характер Натальи, он ожидал бурной реакции. Но её не последовало. Натуля была спокойна.

– Ну и что ты разволновался? Я давно этого ожидала. Не волнуйся.

Она задумалась. А Жорка уже кипел.

– Как это не волнуйся? Как не волнуйся?

Наталья тронула его за плечо.

– Подвинься-ка, от стола подвинься.

И ловко села ему на колени, прижалась. Не глядя ему в лицо, тихонько начала:

– Я тебе давно хотела сказать: пусть успокоятся, скоро так и так нам придётся расстаться.

Поляков какое-то время молчал – оторопь взяла. Потом выдавил:

– Как расстаться? Почему? Ты… Ты что говоришь?

Она погладила его волосы.

– Дурачок. Ты что подумал? Я беременна. На фронте рожать не буду. Так что…

Он не дал ей договорить. Вскочил вместе с ней и закружил по комнате. Радость распирала душу. Осторожненько положил на кровать и принялся целовать её, приговаривая:

– Солнышко ты моё, радость моя, жизнь моя, ненечка (и откуда такое слово вспомнилось?).

Счастливая Наталья смирно лежала на кровати, прикрыв свои чёрные-пречёрные очи. Улыбка блуждала на её лице. Никогда в жизни она не была так счастлива.

Обцеловав всю Наталью, Поляков встал.

– Нате вот вам всем! Видели? – кричал он, кружась по комнате. Над головой держал огромный, какой только мог скрутить, кукиш. Кому он его показывал? Немного успокоившись, присел на кровать. Кивнул на живот.

– Так сколько уже?

– Четвёртый месяц. Скоро уж видно будет. Растёт животик.

Жорка махнул рукой.

– А, пусть смотрят, завидуют. – Помолчал. – Четвёртый, говоришь? Это ж где мы сподобились?

Наталка прыснула.

– На сеновале. Помнишь, летом в Андреевке? – Она покачала головой и залилась колокольчиком. – Видно, Рыжкин твой толк в этом деле знает.

Поляков разулыбался. Всё теперь ему в розовом цвете чудилось!