Даниил Веков - Крымская весна. «КВ-9» против танков Манштейна

Ивану вручили полевую сумку с фальшивыми «приказами» для 56-й бригады и повезли на КВ-9 к линии фронта. Решили высадить поближе к передовой, чтобы долго не блуждал и в самом деле не потерялся.

Планировали провести первую часть операции тихо, но внезапно наскочили на немецкую танковую группу. Пришлось драться. Две немецкие «двойки» сожгли, думали заодно подбить и «троечку» с бронетранспортером, но майор Дымов приказал: «Отходим!» Постреляли – и хватит, не стоит привлекать к себе внимание. У нас другие задачи…

Высадили Ивана – тот легко спрыгнул на землю и махнул рукой на прощание. До встречи! Затем закинул винтовку за плечи, поправил планшет на боку и пошел в сторону фронта. Сдаваться…

Ох, мерзко все это, но что делать! Задание есть задание. Немцы недалеко, главное – при встрече достоверно изобразить напуганного до смерти красноармейца. Можно даже жалобно заныть: «Не убивайте, сдаюсь!» Затем бросить винтовку и поднять руки…

Оперативная сводка Советского Информбюро за 12 мая 1942 года

Утреннее сообщение 12 мая

В течение ночи на 12 мая на фронте чего-либо существенного не произошло.

Вечернее сообщение 12 мая

В течение 12 мая на Керченском полуострове продолжались упорные бои с противником. На других участках фронта ничего существенного не произошло.

По уточненным данным, за 10 мая уничтожено не 38 немецких самолетов, как об этом сообщалось ранее, а 60 немецких самолетов.

За 11 мая уничтожено 42 немецких самолета. Наши потери – 16 самолетов.

За 11 мая частями нашей авиации уничтожено или повреждено 4 немецких танка, 25 автомашин с войсками и боеприпасами, 3 полевых орудия и гаубичная батарея, 18 минометов, 14 зенитно-пулеметных точек, взорвано 2 склада с боеприпасами, потоплена шхуна с горючим, разбит железнодорожный состав и 2 паровоза, рассеяны и частью уничтожены эскадрон всадников и до 3 рот пехоты противника.

Самое тяжелое для человека – неизвестность. Особенно когда сидишь в лагере для военнопленных.

Неизвестно, что тебя ждет: то ли погонят дальше, в Польшу или Германию, работать на шахте или каменоломне, то ли здесь же пристрелят, как человека ненужного. В первом случае можно на что-то надеяться: глядишь, когда-нибудь и удастся сбежать, а во втором…

Что же, тогда нужно достойно принять смерть, как и подобает настоящему красноармейцу и комсомольцу. Не скулить, не молить о пощаде, как некоторые (все равно не дадут), а гордо встать под выстрел. И плюнуть в лицо врагу! Конечно, будь такая возможность, он бы с удовольствием прихватил с собой еще пару-тройку гитлеровцев… Умирать, так с музыкой!

Но нет: перед тем, как загнать за колючую проволоку, всех пленных красноармейцев тщательно обыскали, отобрали не только личные вещи (документы, деньги, фотографии, письма), но даже ремни. Ведь при умелом обращении – это тоже оружие. И еще – табак…

Последнее было хуже всего – ужасно хотелось курить. Хоть бы затянуться разочек! Но фрицы конфисковали и кисет с самосадом, и спички. Вот сволочи!

Алексей Сомов перевернулся на другой бок и постарался прикрыть лицо рукой – пекло неимоверно, а пилотку он потерял еще во время боя. На голой, жесткой земле под открытым небом лежали и сидели сотни человек – пленные красноармейцы. Ни укрыться, ни спрятаться, целый день на самом солнцепеке. Для питья – ржавая бочка с тухлой водой, одна на всех, а для отправления естественных надобностей – зловонная яма. Многие бойцы уже маялись от дизентерии и часто бегали к ней…

У колючей проволоки мерно прохаживались двое часовых, сменялись каждый час. Впрочем, их охраняли не особо строго, все равно бежать некуда: с одной стороны – обрывистый берег и море, с другой – голая степь. Ни леса, где можно было бы укрыться, ни даже кустика. Море и степь.

Алексей облизнул растрескавшиеся губы: очень хотелось пить, но лучше потерпеть до вечера, когда привезут свежую воду. Если брать из этой ржавой бочки – точно заразу подцепишь. И будешь бегать к яме, обхватив живот руками… А он должен быть в форме, чтобы, если получится, попробовать сбежать. Хоть и опасно, но лучше, чем погибать так – глупо и бессмысленно…

Вчерашние пленные говорили, что на перешейке все еще идут упорные бои, значит, есть надежда пробиться к своим. И снова встать в строй. Еще хотелось отомстить тем, кто добровольно перешел на сторону врага. Таким, как Айдер Мустафаев.

Этот гад и еще несколько предателей выслуживались теперь перед новыми хозяевами: помогали раздавать военнопленным еду (черствые сухари и вонючую баланду), относили больных в госпиталь, хоронили скончавшихся от болезней и ран. И еще, говорят, участвовали в расстреле командиров и политруков… За это их следовало вздернуть на первом же телеграфном столбе!

Но отомстить Алексей не мог: Мустафаев и другие хиви были по ту сторону колючей проволоки. Под защитой гитлеровцев… Правда, жили они отдельно, в небольшом сарайчике на окраине – близко к себе фрицы перебежчиков не подпускали. Брезговали, наверное.

Поселок Дальние Камыши не слишком пострадал во время военных действий, уцелело большинство зданий, в том числе и совхозное правление, в котором теперь располагалась лагерная комендатура. А в нескольких чистых, аккуратных домиках по соседству жили охранники, около роты. Дальше, в сарае – перебежчики и предатели вроде Мустафаева.

А еще в бывшем совхозе сохранилась МТС, где теперь чинили немецкую технику. Занимались этим советские пленные, в основном механики и воентехники – за ломоть хлеба с крохотным кусочком сала…

В центре поселка, в старом, разросшемся саду стояла больница – длинное одноэтажное здание с флигелями. Там лежали гитлеровские солдаты и офицеры. За ними ухаживали как немецкие, так и русские военврачи и фельдшеры. Своего медперсонала гитлеровцам остро не хватало, и они охотно привлекали советских медиков.

Русские врачи и сестры помогали также пленным красноармейцам, облегчали, как могли, их страдания. Немцы не возражали, наоборот, приветствовали: боялись, что на жаре вспыхнет инфекция…

Среди врачей особо выделялась статная, красивая девушка, которую все раненые почтительно звали по имени-отчеству – Вера Александровна. Говорили, что она творит чудеса – спасает даже самых тяжелых, почти безнадежных.

Гитлеровцы позволяли ей оперировать не только солдат, но даже своих офицеров. На крымской жаре раны, даже самые легкие, быстро начинали гноиться, развивалась гангрена, и тогда руку или ногу приходилось ампутировать. Вот и ценился талант хирурга – чтобы сделал все аккуратно, не оттяпал лишнее. А еще лучше – по возможности сохранил конечность.