Петр Волкодаев - Чей мальчишка?

Фок качнулся назад, силится оторваться от черных змеиных глаз и — не может.

— За что получил награду? — спрашивает Таубе, жаля колючими зрачками.

Фок молчит, боится обронить слово невпопад.

А скрюченные пальцы генерала уже тянутся к Фоку. Рванули с груди железный крест, шваркнули на стол. Звякнул чернильный прибор бронзовыми крышками. Не успел Фок опомниться, как те же когтистые пальцы сорвали с плеч майорские погоны.

— На фронт! Там научишься убивать… — сипит фон Таубе, задыхаясь от злобы.

Нажал кнопку звонка. У порога бесшумно выросла коренастая фигура адъютанта. Приказал ему:

— В штурмовую роту!

— Яволь! 8 8 Есть (немецк.).

Токует молоток на железной крыше, прищелкивает, торопится…

Попал Саньке под руку старый гвоздь. Клюв у него тощий, ржавчиной изъеденный. Дзумкает, гнется — никак не проклюнет гремучую жесть.

Выпрямляет его Санька на обушке, нацеливает на прежнее место.

Расходился вчера ветер, сорвал с сенец лист жести, швырнул наземь. Ночью дождик подкрался, заплескал сенцы, подмочил гречку в ларе. Сушит ее сейчас бабка Ганна на печке. Сама с собой разговаривает. Как похоронили Санькину мать, с той поры и находит на старуху. Заговаривается…

Голос бабки Ганны отрывистый — то выпорхнет из сенец, то замрет где-то в чулане.

С улицы другие голоса слыхать — сварливые, злобные. И слова все чужие — немецкие.

Санька карабкается по крыше на самый конек, глядит из-за трубы в ту сторону, откуда ветер приносит сердитые выкрики.

Шоссейная дорога на выезде из Дручанска запружена народом. Сюда народ движется. Строем… Вот уже к крайней избе подтягивается голова колонны. Одеты все по-разному: кто в гимнастерке, кто в шинели, кто голову прикрыл ушанкой, а некоторые совсем без шапок… Понуро идут люди, тяжело переставляют натруженные ноги.

Пленных гонят — наших, русских… Немецкие автоматчики. Вон они топают обочь дороги. Один впереди колонны едет на велосипеде. Начальник конвоя, видно. То и дело оглядывается. Понукает.

Во втором ряду одного под руки ведут. Голова забинтована. Раненый, значит. Справа поддерживает его рослый красноармеец в кургузой шинелишке, на голове — зеленая пограничная фуражка.

От комендатуры катится по главной улице «оппель». Два мотоцикла бегут за ним следом. Курт Мейер едет встречать колонну. Поравнялся с начальником конвоя. Вылез из машины. Тот что-то рапортует Мейеру.

На улицу выбегают бабы. Из каждой калитки. Стайками спешат к колонне.

— Дручанцы есть?

Окликают пленных родными именами:

— Тимох! Ткачук Тимох!

— Рунец!

— Алесь!

Не отзываются родные. Угрюмо молчат. Идут мимо. Ноги обкручены тряпками, впалые щеки заросли щетиной….

Женщины бросают в колонну ковриги хлеба, картошку, кочаны капусты. Конвоиры отпугивают их выстрелами, замешкавшихся бьют по спине прикладами.

На улицу выскакивают новые. Еще, еще… Но эти уже не бегут к пленным, а ставят на пути колонны, впереди, прямо на дороге, чугунки с каким-то варевом, кувшины с молоком, житняк — краюхи, непочатые буханки.

Саньку радует бабья выдумка. Теперь, может, достанется еда пленным.

От колонны оторвался «оппель». Мчится к выставленной пище. Вот машина резко тормозит. Скрежещет, будто пилой по камню шаркнули. Мейер распахивает дверку, выбрасывает свое длинное тело из машины. Подходит к кувшину, заглядывает в него, вытянув шею, как журавль, и вдруг толкает посуду ногой с размаху. Кувшин катится по дороге, расплескивая молоко по булыжнику. Мейер поворачивает голову к мотоциклистам, что-то приказывает. Те соскакивают с мотоциклов, бьют ногами посуду, отшвыривают с дороги хлеб.

Женщины жмутся к заборам. Негодуют:

— Чужого добра жалко!

— Голодом морят…

— Ироды!

Спрыгнул Санька с сенец и — за ворота. Бежит к пленным, на ходу краюшки хлеба подбирает, раскиданные по улице. Остановился возле школы, ждет, когда поравняется с ним колонна. Передний конвоир косится на Саньку, автоматом стращает…

Изловчился Санька, шмыгнул между конвоирами в колонну, раздает пленным краюхи. Кинулся назад из толпы, конвоиру под ноги угодил впопыхах. Ухмыляется носастое лицо. Щерит желтые лошадиные зубы. На глазу вздрагивает черная повязка. Хватает одноглазый Саньку за шиворот, трясет над булыжником и, как кутенка, швыряет обратно в колонну. Санька снова норовит выскочить. Немец снимает с шеи автомат. Пленные тянут Саньку в середину. Предупреждают:

— Не выскакивай! Застрелит… Одиннадцать человек загубил за дорогу… Гадюка!

Пленных вывели на западную окраину Дручанска, и тут Санька увидел в стороне от дороги, слева, колючую проволоку на колченогих столбах. «Вот для чего немцы возили сюда бревна…» Колючая городьба — в два ряда. По углам стоят деревянные сторожевые вышки. В середине загона завалился на подпорки заброшенный сарай. Соломенную крышу обглодали ненасытные ветры. Стропила торчат, как лошадиные ребра.

Втолкнули Саньку вместе с пленными за проволоку. Затворились за спиной колючие ворота — захлопнулась западня. Ходит Санька вдоль проволоки, ищет прореху в городьбе. Густо обвиты столбы колючкой. Не выбраться.

Пришел вечер в лагерь. То дождем прыскает в лицо, то снегом сорит. Бредет Санька к сараю, от мокрого ветра спрятаться хочет. А там некуда ногу поставить: друг на дружке сидят. Еще больше под открытым небом осталось. Лежат на земле вповалку — сухие, как горбыли. Спина к спине. Греются…

Стоит Санька посередине западни, озябшие пальцы в рукава прячет, соленые капли глотает, что бегут по щекам… Чья-то ладонь ложится на голову. Черствая, однако — теплая.

— Озяб?

Наклонилась над Санькой зеленая фуражка. Пограничная. Под козырьком два светлых родничка, в них теплится улыбка. Смуглое лицо аккуратно выскоблено бритвой. Поперек левой щеки пуля лиловый росчерк оставила…

— Айда к сараю, — зовет пограничник Саньку. — Где-нибудь под стрехой притулимся. У меня шинель. Одна пола тебе, другая — мне…

Загородила Саньку широкая спина от дождя. Греет.

— Небось есть хочешь? — Пограничник достал из кармана кусок житняка и ломоть брюквы. Разделил пополам, сует Санькину долю ему в руку: — Ешь. Как звать-то тебя?

— Санькой…

— Тезка, значит. Я тоже Александр. А фамилия — Егоров. Вот мы и познакомились. Не тужи. Тебя освободить — проще пареной репы. Что-нибудь скумекаем…

— Там, за Друтью, партизаны. — Санька махнул рукой влево, где черная гряда лесного урочища вросла в пасмурный небосклон. — Полицейских перебили в Ольховке. Целый гарнизон. А летом мост взорвали. Вместе с поездом. Танки вез… Вас пригнали, видно, мост восстанавливать. Наши дручанцы не хотят. Прячутся…