Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

— Значит, и я увижу моего мальчика! — обрадовалась Синай. — Я тоже живучая. Вороны живут долго. Я тоже в чудеса верю.

Енсу и Юсэк шли размеренным упругим шагом, как пара коней: одинаково высокие и худые. Они были счастливы, особенно сын. Ему даже не хотелось есть, и жандармы не интересовали его. Рядом был отец, бодрый и сильный, как прежде.

— Вот посмотришь — в мою коляску сядут раньше, чем в твою, — говорил отец.

И тут их окликнул вышедший из лавки мужчина. Рикши поспешно подкатили к нему коляски. Мужчина оглядел одного, другого, как обычно разглядывают лошадей.

— Мне нужно за город, — сказал он, тяжело опускаясь в коляску Юсэка. — Старик не дотянет.

Отец не обиделся, только растерянно поглядел на клиента: в нем он узнал ювелира, у которого служит Эсуги. Старик не мог ошибиться. Денними — мать Эсуги — привела его однажды к особняку этого господина, и они вместе, спрятавшись за забором, наблюдали за Эсуги и ее хозяином. Это был Хэ Пхари, известный своим богатством. Старик забеспокоился. Юсэк может случайно увидеть Эсуги. И тогда… ее бедная мать плохо подумает о нем: он не сдержал слово и выдал тайну. Может быть, догнать их и под каким-нибудь предлогом заставить господина пересесть в свою коляску?

Пока он размышлял, Юсэк был уже далеко. Сделав шаг-другой, старик упал, подкошенный болью. Он попробовал растереть колени, от прикосновения руки стало еще больнее. Так, пожалуй, не было тяжело никогда. Нужно отползти с мостовой — люди глазеют. Старик с трудом пополз. Каждое движение невыносимой болью отдавалось в костях. Осталось совсем мало до обочины. Там можно полежать. Кажется, дождь? Вот некстати. Нет, это пот каплет с лица, с шеи. Но почему вдруг потемнело? Словно наступила ночь…

Придя в себя, он увидел знакомые стены и Синай, сидящую рядом.

— Где Юсэк? — спросил старик слабым голосом.

— А разве он не знает, что случилось с вами?

— А что произошло?

Соседка рассказала, как его привез знакомый рикша. В бреду он считал деньги и называл чье-то женское имя.

— Юсэк не должен знать об этом, — сказал Енсу.

— Почему?

Сына не было рядом, и старик решился открыть тайну своего невероятного исцеления.

— Вы думаете, Будда или идолы вняли моим мольбам и подняли меня на ноги? Они тут ни при чем. Мои ноги высохли, как русло древней реки, они никогда не оживут. Я это знаю давно.

— Но вы утром поднялись, вы взяли коляску и пошли? — сказала Синай. — Как же это понимать?

— Я не хотел, чтобы Юсэк повесил себе на шею собачий ярлык, — ответил старик.

Синай покачала головой, хоть ничего и не поняла из его слов. Спохватившись, она кинулась из дома и принесла теплую морскую капусту.

— Друзья Бонсека не забывают старуху, — сказала она потеплевшим голосом и поставила миску к изголовью Енсу. — Принесли связку сушеной меги [20] Морская капуста. и кувшин рыбной муки.

— Смогу ли я когда-нибудь отплатить вам добром? — горько вздохнул старик.

— Нет, вы только послушайте, что говорит этот человек! — сердясь, воскликнула Синай. — Он думает, если Синай бедна — она берет плату за добро!

Заметив, что соседка всерьез расстроена, Енсу сказал:

— Мать Бонсека, вам нет нужды тревожиться: мне платить нечем. Все, что у меня осталось, это память. Вспомню я все до одного хорошие слова, придуманные людьми, и подарю своей доброй соседке.

Ответ старика пришелся по душе Синай. Она улыбнулась, стянула с головы выцветшую косынку, заботливо вытерла ею вспотевшее лицо больного. Затем принялась рассказывать о своем далеком детстве, бесцветном, как трава в погребе. Хитрые родители — сами вознеслись на небо, а ее оставили на этой грешной земле. И зачем только они дали миру ее — Синай? Перебрав всех предков, она со слезами вспомнила сына — последнего человека из ее рода. Погибнет он — оборвется и фамильная ветвь. Хоть бы внука оставил.

Старик только вздыхал. Он сам мечтал о том же.

Денними — мать Эсуги — была совсем юной, когда ушла в дом мужа. Так уж было заведено: многодетные родители старались поскорей избавиться от лишнего рта. И родители жениха были довольны приходом снохи: кому не хотелось иметь лишние руки. Невестку сразу же приучали уважать устоявшиеся порядки, порой не легкие и жестокие. Она должна была смиренно переносить капризы свекрови, быть внимательной ко всем ее многочисленным родичам. Денними покорно сносила обиды, ни разу не пожаловалась мужу Чунами. Он сам замечал, что жена постоянно прячет от него заплаканные глаза. Но утешить не спешил. Словами ее участь не облегчишь. Знал он, что надо увезти Денними куда-нибудь подальше от родительского дома. Да разве сбежишь, когда он в семье старший сын [21] По корейским обычаям старший сын в семье обязан содержать родителей. . И одернуть мать не мог, не имел права.

Однажды, придя домой, он увидел жену, лежащую на полу. Уткнувшись лицом в ладони, она плакала. Рядом валялась кастрюля, рис рассыпан по всему полу. Хотел нагнуться к ней, узнать, в чем дело, а мать на него с кулаками и криком: «Жалко небось стало?! Заступись за нее, заступись! Скоро эта ленивая девка тебя одним песком кормить будет! — Собрав в ладонь рис, она поднесла к его глазам. — Гляди, если не ослеп! Смотри, сколько эта дрянь здесь песка оставила!» И швырнула ему в лицо. Чунами промолчал. Вечером, оставшись наедине с женой, он попросил ее собрать вещи. Ночью они ушли в деревню. Сколотив фанзу, Чунами стал батрачить у помещика Ли Сека.

С тех пор Денними с нежной заботливостью относилась к мужу, и вскоре у них родилась дочь, которую отец назвал Эсуги. Чунами был счастлив.

Не зря в народе говорят: «Если в семье много детей — в ней мало достатка». Появление второй девочки серьезно озадачило родителей. А третьего ребенка отцу не суждено было увидеть. Случилось это осенью, когда пришли северные ветры. В одной рубахе, почти босой, таскал он коромыслом навоз в поле. Рубаха липла к мокрой спине, как лист мерзлого железа. Вернулся он тогда в фанзу и слег. Денними собралась было к лекарю, но Чунами удержал ее. Лекарь забрал бы часть зерна, которого и без того едва ли хватит на зиму.

Ночью он стал задыхаться, изо рта и носа пошла густая пена.

Пришел лекарь, но было уже поздно.

Так неожиданно, на пороге зимы, Денними осталась без мужа с двумя маленькими девочками.

Пойти бы куда-нибудь работать, да какой нормальный хозяин возьмет женщину, ожидающую ребенка. Тем более сейчас, когда Корею заполонили японцы. К тому же на пашнях, в портах появились машины, вытеснившие многих крестьян и грузчиков. Денними сама видела, как толпы мужчин осаждали прачечные, кухни, шли в служанки. Мужчин брали охотней, считая, что они не связаны семейными заботами. Мужчины могут выполнять и тяжелые работы по хозяйству. На помощь своих родителей Денними не могла рассчитывать. Нелегко брать из скудного запаса семьи, где семеро детей один другого меньше. Взять горсточку чумизы из дому матери — значит оставить голодными семерых братишек и сестренок. Каждый раз, заглядывая в кувшины, она с ужасом думала о том дне, когда они окажутся пустыми. «Только бы дотянуть до весны, — думала она. — Зима не век длится. А весной появятся разные съедобные травы». Вскопает она землю возле фанзы и посеет что-нибудь. А потом?.. Весной родится третий ребенок… А пока — пустели кувшины. Полуголодные, озябшие дети жались к ней и послушно глядели ей в глаза, словно понимая, что матери трудно. В фанзу изредка заходил отец Юсэка Енсу. Он приносил в корзине сухие листья и топил ондоль. Иногда угощал девочек вареной тыквой. А когда Енсу уходил, в фанзе снова становилось тихо. Пригретые на ондоле малыши засыпали. А Денними сидела у окна, прислушиваясь к суровому голосу зимы.