Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

Зима в этих краях короткая, но задиристая. Она рвалась в фанзу Денними через стены и двери, срывала с крыши солому и ночами гудела в трубе. Трудно поверить, что весна сумеет пробиться сюда через студеные ветры, растопить эти сугробы снега. В долине, где сейчас под тяжестью льда и снега притихли ручьи, вновь зазвучат голоса детей, собирающих бутоны душистой камелии. А пока пустеют кувшины.

Накануне Нового года Денними высыпала остаток крупы и сварила кашу. Вечером детей кормить было уже нечем.

Пойти к родителям мужа Денними не решалась. После смерти Чунами свекровь ни разу не навестила внучек, она не была и на поминках. Жители деревни осуждали родителей покойного. Одна Денними не сердилась на них, она ругала себя. Снесла бы обиду — остались бы в доме свекра. И тогда Чунами, возможно, не погиб. Но так случилось. И она наказана за это. Но ведь дети не виновны ни в чем. Родители мужа должны знать, что их внучки уже второй день без еды.

Денними поспешно собралась и вышла из фанзы.

Ее приняли без осуждений, угостили обедом. Свекровь даже прослезилась, когда Денними рассказала о последних днях жизни Чунами, о его привязанности к детям. Смахнув слезу, свекровь сказала:

— Отцу Чунами давно пора на отдых. А этот бедняга вынужден таскать мешки. И все оттого, что старший сын бросил родителей. Теперь надеяться не на кого. Теперь и он погибнет.

Свекровь завернула в узел рисовые пампушки и сунула в руки растерянной невестки:

— Пусть простят внучки свою бабушку за такой скромный гостинец.

Вернувшись к себе, Денними почувствовала озноб во всем теле. Это был страх перед будущим.

Сдерживая дрожь, она отдала девочкам сверток и, не в силах стоять на ногах, опустилась на ондоль. И хорошо, что дети не тормошат ее: они заняты гостинцами бабушки. А завтра они опять захотят есть. Слава небу, что не сейчас, когда болит сердце и трудно дышать. Выбраться бы на воздух и лечь лицом в снег, может, перестанут одолевать мысли и голова остынет. Но что происходит с нею? Нельзя подняться. Ничего не слышно, не видно… Позвать людей? Как это сделать, если нет сил кричать…

Она открыла глаза — горящая коптилка еле высвечивала лицо Енсу и какого-то мужчины. Кажется, это деревенский лекарь.

— Что со мной? — спросила Денними.

— У вас плохо с сердцем, — ответил мужчина, убирая в сумку шприц.

— Я не могу вам заплатить, — сказала Денними.

— Берегите себя, у вас дети, — сказал мужчина.

Лекарь ушел. Енсу обнял девочек и стал рассказывать смешные истории. Дети не смеялись, как бывало раньше, а с испугом глядели на мать.

Денними давно не ощущала такого покоя. Все как-то странно потонуло в тишине. И она одна в этом большом и тихом мире.

— Отец Юсэка, — молвила Денними, — он волшебник, этот лекарь.

— Якчим [22] Раствор опиума. известное средство, — сказал Енсу.

— Чудесное лекарство, — повторила больная. — Почему я раньше не знала о нем?

Утром отец Юсэка рассказал о болезни Денними соседке, а к полудню об этом уже узнали все жители деревни. Люди шли к больной, неся с собой узелки с гостинцами.

Пожалуй, на поминках мужа не было столько людей. Принесли и отваренные бобы, и жареные листья молодого перца, и рисовую кашу, и фасолевую муку. Почему-то сейчас Денними вспомнила день рождения Эсуги. Еще задолго до именин Чунами добыл где-то чашечку чаипсары [23] Особый сорт риса. и замочил его в теплой воде. В день торжества из этого риса он приготовил чалтэк. Посыпав липкий рисовый хлеб фасолевой мукой, поставил на стол рядом с карандашом. По поверью, если Эсуги возьмет чалтэк — жизнь ее будет сытой. Если карандаш — она непременно станет грамотной. Эсуги пристально поглядела на чалтэк, потом на карандаш, но ни того, ни другого не взяла, а принялась собирать с папсана крошки рассыпанной фасоли. Это предвещало нищету. Чунами был крайне расстроен. Он переживал так, словно предсказанное уже случилось. А потом долго сожалел, что не мог положить на столик деньги. Эсуги могла дотронуться до них — тогда она была бы богатой. Но денег не было. Теперь по вине бедных родителей не будет у дочери счастья. Денними тогда шутила над мужем. А сегодня Эсуги радуется объедкам бабушки.

Едва оправившись от болезни, Денними попыталась найти работу. «Небу угодно было, и оно взяло к себе Чунами, — думала она, выходя из фанзы. — Неужели и я, и мои дети угодны небу? Ведь кто-то должен остаться на земле, кто-то должен оплакивать горе?» Она входила в различные конторы с красочными вывесками. Ее встречали неприветливые лица.

— Даже тигр отступает перед бедой, — говорила она через силу. — Отчего в людях нет сострадания? Разве можно, не содрогаясь, слышать крик голодного ребенка?

Им не было страшно. Это кричали чужие дети.

— Мне нужна работа… Возможно, кто-то уехал… Кого-то прогнали… Может, кто-то умер!..

Ей не грубили, ее слушали, отвечали деликатно:

— К сожалению, пока ничего нет…

Денними становилось жутко от мысли, что она может желать чьей-то смерти. Нет, она не хочет этого, но если волей судьбы человеку суждено помереть, как и ее мужу, почему бы ей не заменить его на работе?

Как-то вечером к Денними зашел Енсу и сообщил, что японцы забрали у помещика Ли Сека все земли. А у нового хозяина серьезно больна служанка.

Чуть свет Денними уже была в имении помещика. Худой, среднего роста, с бледным, болезненным лицом хозяин по имени Макура, в отличие от своих земляков, оказался разговорчивым. Выслушав Денними, он пообещал ей место служанки, которое пока еще за старой и больной японкой, доставшейся ему вместе с наследством отца, владевшего некогда рыбным заводом в Нагасаки. Макура очень сожалел, что дни бедной старухи сочтены. Ей-то он мог доверить свое хозяйство, когда надолго отлучался по делам военной службы. Оставшись рано вдовой, не имея ни детей, ни родных, старуха большую часть жизни посвятила этой семье. Макура тоже привык к ней, считал ее матерью. Слушая рассказ хозяина, Денними прониклась к нему уважением: «Он боится огорчить чужую старуху, которая, возможно, уже потеряла способность здраво мыслить…» Глядя на хозяина, Денними поклялась себе, что будет служить ему не хуже той, которую он так расхваливает. Она бросилась Макуре в ноги и, не смея поднять головы, что-то тихо забормотала. Хозяин помог ей подняться.

— Вы расстроились? — спросил он, разглядывая ее возбужденное лицо.

— Я очень нуждаюсь… — ответила Денними. — Корейцы не могли понять мое горе. А вы… чужестранец, хотите дать работу.

Макуре было лестно слышать такое признание.

— Наш долг — помочь корейцам, — сказал он улыбаясь.

Старуха умерла весной, когда растаяли снега и первая зелень покрыла холмы. Макура похоронил ее неподалеку от имения, поставив на могиле скромный памятник из камня.