Доминик Ливен - Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814

В оправдание главнокомандующего следует сказать, что не он один среди генералов коалиции придерживался подобного взгляда. К.Ф. Кнезебек утверждал, что будет очень трудно добыть продовольствие для армии в окрестностях Труа, через который лежал путь союзников на Париж. Различные корпуса коалиции смогли бы перемещаться по дорогам, ведущим к столице, лишь в северном и южном направлении, так как боковые дороги в это время годы были непроходимы. Поэтому поперечные движения и взаимная поддержка могли в лучшем осуществляться на низких скоростях. В то же время Наполеон имел возможность обеспечить себя продовольствием за счет плодородных земель, лежавших к западу от Парижа, и мог использовать внутренние коммуникации и лучшие поперечные дороги, которые он контролировал с целью концентрации сил и нанесения ударов по неуклюже передвигавшимся колоннам противника. Если бы власть Наполеона оказалась под угрозой, он, несомненно, стал бы драться на смерть. И что давало основания полагать, что французский народ от него отвернется? В конце концов наступать на Париж означало делать ставку на внутриполитическую обстановку во Франции. Не было ли это такой же обманчивой затеей, что и расчет Наполеона в 1812 г. на то, что захват Москвы приведет к подписанию мира [825] Friederich R. Op. cit. Vol. 3. P. 81–82; Burghersh J. F. Op. cit. P. 91–103, 250–252. ?

Взгляды и планы Шварценберга во многом определялись политическими соображениями. По его мнению, наступление на Лангр было средством оказать дополнительное давление на Наполеона и принудить его к миру на приемлемых для коалиции условиях. Даже теперь, за столько лет, Шварценберг так и не понял ни образ мыслей Наполеона, ни его манеру ведения войны. Большое значение имело влияние, которое оказывал на главнокомандующего Меттерних. В ряде случаев в январе 1814 г. он советовал Шварценбергу отложить проведение операций и выждать время для начала мирных переговоров. Назначив А. Коленкура министром иностранных дел и, по-видимому, принимая мирные условия коалиции, переданные ему Сент-Эньяном, Наполеон был открыт для компромисса. Учитывая, что 3 февраля в Шатийоне должен был открыться мирный конгресс, К.Ф. Шварценберг, К. Меттерних и Франц I менее чем когда-либо были склонны наступать через несколько дней после Ла-Ротьера или позволить военным операциям идти впереди политики и определять условия мирного урегулирования. Поскольку главнокомандующий был австрийцем, политические интересы Габсбургов могли незаметно привести к краху военной стратегии коалиции [826] Fournier A. Op. cit. P. 42–44, 58–63. См. прежде всего ответ Франца I на письмо К.Ф. Шварценберга от 8 февр.: Schwarzenberg К. F. Op. cit. P. 272-273, 277. Шварценберг открыто просил инструкций оставаться на месте и получил таковые от императора, см.: Ibid. P. 276–279, 293–299. .

В то же время Александр I сделал все от него зависящее для того, чтобы подорвать стратегию К. Меттерниха в Шатийоне. Когда в рамках конгресса 5 февраля начались обсуждения, русский делегат граф А.К. Разумовский объявил, что он еще не получил инструкций. Однако в отличие от советов, которые Меттерних давал Шварценбергу, тактику затягивания, применявшуюся российской стороной, нельзя было скрыть, и она быстро вызвала раздражение союзников. К тому времени участники коалиции значительно ужесточили предлагавшиеся ими условия мира. Во Франкфурте они предложили Франции естественные границы. В Шатийоне речь шла уже об «исторических» границах 1792 г. Меттерних лишил Александра I возможности для маневра, представив союзникам меморандум, который ставил их перед выбором: заключать с Наполеоном мир или нет в том случае, если бы он принял эти условия. Этот документ также понуждал союзников решить следующее: если они отвергали Наполеона, следовало ли им выступить в поддержку Бурбонов или придумать, каким образом французский народ мог выбрать себе иного правителя [827] Fournier A. Op. cit. P. 105–114. Текст записки К. Меттерниха опубликован в кн.: Сборник императорского русского исторического общества. Т. 31. С. 349–355. .

Столкнувшись с этими вопросами, Александр I оказался без поддержки. Он полагал, что, если бы Наполеон принял условия союзников, то стал бы рассматривать мир просто как временное перемирие и начал бы новую войну при первом удобном случае. Его военный гений и исходившая от него аура делали так, словно в рядах любой армии, которой он командовал, дополнительно действовали десятки тысяч незримых солдат. Пока он восседал на французском троне, многие из его бывших союзников за пределами Франции никогда не поверили бы в долговременность мирного урегулирования. Однако и Англия, и Пруссия желали подписать мир с Наполеоном при условии, что он согласится с возвращением Франции к границам 1792 г. и немедленно передаст коалиции ряд крепостей в качестве подтверждения серьезности своих намерений. Никто из союзников Александра I не разделял мнения, что их армии должны сначала взять Париж, а затем задать французскому обществу рамки того политического режима, с которым коалиция намеревалась заключить мир. Союзником такая политика казалась слишком ненадежной. Участники коалиции менее всего желали поднять народное восстание или оказаться втянутыми в гражданскую войну во Франции. Но если бы режим Наполеона действительно пал, тогда, по мнению Англии, Австрии и Пруссии, единственно возможным вариантом было возвращение на трон Бурбонов — в лице законного главы этого семейства Людовика XVIII [828] Ответ Александра I на вопросы К. Меттерниха опубликован в кн.: Там же. С. 355–360. Краткое изложение взглядов английской, австрийской и прусской сторон см. в кн.: Fournier A. Op. cit. P. 285–289. .

У Александра I идея реставрации Бурбонов не вызывала энтузиазма. Отчасти это являлось простым отражением его невысокого мнения о Людовике XVIII, который провел несколько лет своего изгнания в России и не произвел должного впечатления на российского императора. Александр I не был легитимистом, пожалуй, ему был свойственен некоторый изящный радикализм. Его бабка Екатерина II в свое время стремилась произвести впечатление на Вольтера и Дидро. Александру I нравились рукоплескания Жермен де Сталь, в глазах которой лучшим кандидатом в правители Франции был маршал Бернадот. Александр I сам какое-то время забавлялся тем, что примерял Бернадота на эту роль. Это вызывало раздражение у его союзников и даже породило толки о том, что Александр пытается возвести российского ставленника на французский престол [829] Об отношении мадам де Сталь к Александру I см.: Staël M. Ten Years' Exile, Fontwell, 1968. P. 377–382. Об отношении Александра I к Людовику XVIII см.: Mansel P. Louis XVIII. London, 2005. С. 164. О кандидатуре Бернадота см.: Scott F. D. Bernadotte and the Throne of France 1814 //Journal of Modern History. 1933. 5. P. 465–478. В русской военной и дипломатической переписке за 1814 г. отсутствуют указания на то, что кандидатура Бернадота представляла для России нечто большее, чем преходящий интерес. В 1813 г. Александр I писал, что личные надежды Бернадота на французский престол следовало поддерживать лишь до тех пор, пока они не являлись препятствием для деятельности коалиции. В 1814 г. российский император, возможно, потворствовал Бернадоту в его стремлениях с целью отвлечь его от кампании, которую тот собирался начать против Дании. .