Игорь Николаев - Запах пороха

…Ночами курсанты оборудовали в подвалах жилых домов убежища: подводили накат под перекрытие, ставили воздушные фильтры, герметизировали двери и окна. После напряженного учебного дня работа эта была нелегкой даже для саперов, привыкших таскать бревна, копать, рубить, пилить. Во время этих трудных работ мы с Ваулиным часто вспоминали Кручинского, бывшего нашего начальника школы младшего комсостава при саперном батальоне Чапаевской дивизии. Закончив школу, мы у него же потом служили отделенными. Колоритная это была фигура — Кручинский. Нормального училища он не кончал, но после кадровой и длительной сверхсрочной службы экстерном сдал за инженерное училище. По своим знаниям и эрудиции он выгодно отличался среди знакомого мне в то время комсостава. Был он до жесткости требовательным по службе и душевным, мягким, даже, пожалуй, несколько сентиментальным в неслужебные часы. В свободное время он заходил к нам и декламировал стихи, брал гитару, играл и пел. Каждое его слово было настолько искренним, что не слушать его было нельзя. Сухощавый, с черными, пронизывающими глазами, энергичными и расчетливыми жестами, он являлся для всех нас идеалом и предметом подражания. Он знал, у кого что стряслось дома, кого что волнует сегодня, и вообще — видел нас насквозь. Никто никогда не пытался доложить ему что-нибудь не точно, это было немыслимо. В трудные минуты мне частенько вспоминался Кручинский, видел я его и сейчас перед собой и вдруг понял — на кого был похож Зырянов…

Едем без света. Проезжая часть дороги ничем не отличается от обочин, машина несколько раз съезжает на стороны. Кюветы отлогие, выбираемся, но вот наконец застреваем.

— Что-о? Замерзли, суслики? — слышится голос Зырянова. Он уже вышел из машины, а мы еще лежим за кабиной, никак не решимся высунуться на ветродуй.

— Толкнуть нужно!

Мы перескакиваем через борт.

Ориентировки никакой. Кругом мутная, чуть подбеленная снизу темнота. Звезд нет. Только компас, шевельнув стрелкой, подсказывает направление.

— Давай, братцы! — командует Зырянов.

Разбираемся, становимся поудобней, водитель сдает назад, толчок, другой, третий и — полуторка на дороге. Согрелись чуток.

— Сколько отмерили? — спрашиваю Зырянова.

Капитан долго осматривается, но ничегошеньки не видно. Он переводит взгляд на карту, потом на часы.

— Километров пятнадцать…

— Не блуднули?

— Не-е-ет!

— Дорога на уровне… А где же противник? — сорвалось у меня. Зырянов тактично промолчал.

Дорога действительно пока что вполне проходима для нашего стрелкового полка. Никаких серьезных водных преград здесь нет, грязь замерзла, ручьи и болотца подо льдом. Скатерть, не дорога! Вот не занесло бы чересчур…

Мысленно переношусь к Туле, где со второго декабря наседают танки генерала Гудериана. В сознании моем какое-то раздвоение: подсознательно слово «противник» все еще связывается с немецким наступлением, хотя разумом я уже вышел из-под влияния недавних событий, уже не подчинен им, поднялся над ними, ощущаю и знаю: начинается новая, какая-то иная страница войны. Вижу, как приближается день расплаты, вижу сосредоточенные лица своих саперов, вижу в снегах нескончаемую колонну войск…

— Приехали!

Открываю глаза, кругом — темно. Машина стоит.

— Слезай, ребята…

Над бортом смутно маячит голова Зырянова. Мы соскакиваем на снег, под ногами скрипит. Жгучий в безветрие мороз перехватывает дыхание. Я обращаюсь к капитану с вопросом, но замерзшие губы не слушаются меня, получается что-то невразумительное вроде: «Куа ы ыали?»

— Отдельный дом, — поясняет Зырянов.

И тут только замечаю, что мы топчемся у одинокого, припорошенного снегом домика. Разведчики немного повозились у подворотни, потом один перемахнул через заборчик, отпер калитку. Стучим в дом. Минут через двадцать нам открыла заспанная женщина.

— Здравствуй, хозяйка.

Женщина спросонок пугливо осмотрела наши посиневшие лица, пропустила ночных гостей в дом.

Вижу, как дрожат ее плечи под наспех накинутой шубейкой. Меня тоже бьет озноб. Всем телом ощущаю уютное тепло жилья, меня клонит в сон. Но понимаю — нельзя, мы здесь ненадолго: погреемся, сориентируемся — и дальше.

Фонарик Зырянова скользнул по стенам.

Под окнами мурлычет незаглушенный мотор. Водитель остался у машины.

— Как она, жизнь? — любопытствует капитан, снимая с ремня флягу. Сначала он налил положенные порции разведчикам, затем подвинул кружку ко мне.

— Пей.

Спирт-сырец отвратительно воняет. Мне не хочется пробовать его, но я креплюсь, боясь показаться смешным и неопытным юнцом. Окоченелыми пальцами зажимаю нос и опорожняю посуду.

— Согрелся? — участливо спросил Зырянов.

Я молча хватаю закуску. В горле першит, перед глазами расплылось добродушное лицо Зырянова, на щеках у него проявились, как на цветной пленке, синие прожилки. По знаку Зырянова один из разведчиков подменил водителя. Тот, промерзший и сонный, ввалился в дом, буркнул что-то и принялся за еду.

— Далеко до совхоза? — спросил Зырянов.

— Верст пять.

До совхоза мы добрались ранним утром. Неезженная дорога была обозначена одетыми в белое деревцами. В предрассветной тиши притаились разбросанные по усадьбе строения, они словно вмерзли посреди громадного, безжизненного поля. По нашим данным, этого района вполне могла достигнуть и немецкая разведка.

— Ни своих, ни чужих… — усомнился Зырянов. Он долго разглядывал в бинокль совхозную усадьбу, затем приказал развернуть полуторку и держать на ходу. Машина приткнулась под белесым кустом. Пока мы с Зыряновым проверяли оружие, разведчики уже куда-то скрылись.

Зырянов пошел по дороге. Я — за ним, след в след. Перед глазами у меня — широкий полушубок и ноги капитана. Он шагает быстро, решительно, за отворотом его правого валенка — пистолет; о вороненую сталь тонко звякает пряжка витого ремешка. Скрипит снег.

— Тишина-то, тишина! — тревожится мой старшой.

Подозрительная тишина. Мы оба держимся левой обочины, переходя от дерева к дереву. Молодые вязы нас ничуть не закрывают, но кажется — так надежней.

Не слышно ни людей, ни петухов; не поднимаются столбы дыма из труб; только потягивает далеким, устоявшимся запахом хлева да горчит что-то горелое. Я убеждаю себя, что здесь нет ничего живого. Все вокруг как будто оправдывает мою догадку: и припорошенная снегом водовозная бочка, и длинные, опрокинутые набок корыта, и белый стожок соломы, и до половины занесенная соломорезка, и высокая куча неколотых дров. Все мертво.

— Никого! Брошено.

— Постой, голуба… — шепчет Зырянов.

— Чего там… Пошли!

Зырянов прижимает палец к губам. Его настороженность вдруг заражает и меня: может, немец давно держит нас на прицеле? В конце концов, мы находимся в нейтральной зоне, а точнее — в незанятом войсками промежутке, в разрыве между отошедшими частями. В этот промежуток целится наш полк, который сосредоточился для наступления; но кто знает, что произошло за ночь, как изменилась обстановка на этом участке?