Игорь Николаев - Запах пороха

В котловане работает несколько женщин.

— Заживете, дорогуши, как у бога за пазухой, — обещает Шишонок.

— Холодно буде…

— Ну вот Буянова оставим, — хохочет Шишонок. — Для сугреву…

— Тебе одно в мыслях… — вяло отозвался добродушный Буянов.

— Э-эх! Я и сам бы за милу душу остался, да командир не отпустит.

Возле меня вырос связной из штаба полка.

— В ружье вас… в штаб… разрешите идти? — протарабанил он.

В штабе полка мне поставили задачу: догнать и взять в плен отходящих в западном направлении гитлеровцев или уничтожить их. Предположительно: они пробивались из-под Сухиничей, где в то время шли ожесточенные бои.

Через полчаса мы снарядили небольшой санный десант, автоматчики разместились на трех розвальнях. Лошади с места взяли рысью, в лицо полетели комья снега. Я пытаюсь представить себе встречу с врагом и наметить хотя бы приблизительный план боя, но что-то у меня не выходит: память переключается на другое; она ярко вырисовывает недавние бои, воскрешает живых и погибших товарищей, их по-фронтовому скупые слова и жесты, сосредоточенные, будто окаменевшие в наитягчайшую минуту человеческой жизни лица, без всего наносного и случайного; высвечивает их глаза, наполненные ненавистью и надеждой и страшные презрением к смерти, глаза отрешенные и всевидящие.

— Бежит, собака? — слышу чей-то голос и молча киваю головой.

Этот безадресный вопрос как бы подвинул ко мне более крупные события, более масштабные… Красная Армия продолжала наступать, войска Западного фронта освободили Козельск, это недалеко от нас, между Белевым и Сухиничами, взяли Калугу, она — километров пятьдесят севернее. Автоматчики чаще стали говорить о Севастополе, его оборона вызывала в душе отзвуки героической старины. Среди бойцов передавались неизвестно как дошедшие подробности десанта в Керчи и Феодосии. Думалось о скором окончании войны…

Мы ехали по едва проторенной дороге. Вскоре лошади перешли на шаг, пришлось соскочить с саней.

— Так-то надежней, — пошутил Шишонок, при подборе десанта он первый вызвался со мной. Здесь же оказались старшина Кононов, Буянов, всего человек десять или двенадцать.

Никаких следов противника пока что мы не видели. И вдруг Шишонок подобрал на дороге окурок. Сигарета, без сомнения, немецкая, кто-то недавно здесь прошел. Автоматчики, как гуси, закрутили головами: может, мы не по той дороге подались? Тогда ищи ветра в поле…

Когда вдали вырисовался большой стог сена, я воспрянул духом, интуиция подсказала, что гитлеровцы там. Именно интуиция: то безотчетное, какое-то подспудное чутье, которое так незаметно и так часто руководит тобой в бою.

Враг не подавал признаков жизни, но чем ближе мы подходили, тем были уверенней: он здесь, он затаился и, может быть, еще надеется остаться незамеченным. Местность кругом ровная, открытая, лишь немного левее начинался склон, который переходил в пологий овраг; этот овраг опоясывал стог полукругом. Вдали, за стогом, проступали макушки деревьев. Мы остановились на виду, на открытом месте, и автоматчики, не ожидая команды, рассыпались в цепь и побрели по глубокому снегу.

От скирды ударил немецкий пулемет, мы залегли.

Трудно начать бой… Сам воин не замечает границы перехода от страха к смелости. Наверное, нет людей, ничего не страшащихся, просто есть люди с высоким самообладанием, умением жестко подчинить свои действия необходимости.

Бьет вражеский пулемет. Я лежу в снегу; крохкий после оттепели снег подастся под руками и ногами, перед глазами играют белые кристаллики. В снегу мягко и уютно и почти безопасно. Над головой посвистывают, вызывая тошноту, пули. Сколько же мы лежим? Минуту, две? Нужно поднимать людей. И самому подниматься. Я встаю на четвереньки, кричу:

— Окружа-ай!

Шишонок и еще двое автоматчиков кидаются влево, спускаются в овражек. Старшина Кононов с двумя бойцами принял вправо, с остальными я пошел в лоб.

Пулеметчик бьет прицельно, позади нас ранен ездовой и убита лошадь.

— В овраг, в овраг! — надрываюсь я, но остальные ездовые, вместе с санями и лошадьми прикомандированные из какого-то тылового обоза, не слышат меня или не понимают. Они бестолково возятся возле убитой лошади, начинают ее распрягать.

Шишонок с левого фланга обошел стог, поднялся по склону, он готов к броску. Тройка Кононова перебегает справа.

Немцы разгадали наш маневр и занимают круговую оборону. Нам видны их бегающие за снежным наметом, как за бруствером, поясные фигуры, они уже не скрываются. В этот момент над стогом рванула шрапнель, за ней вторая, третья… Свои! Какие-то невидимые отсюда артиллеристы помогают нам. Спасибо, братцы!

Беглецы почти прекратили огонь, но мы не можем их атаковать, у нас нет никакой связи с батарейцами, шрапнель достает и до нас.

— Буянов!!

— Я!

— На коня! Доложи пушкарям — где мы, а то побьют нас.

— Понял!

Через минуту Буянов, стоя в санях, нахлестывает вожжами лошадь, она несется вскачь, вымахивая по снегу огромными прыжками. Буянов взял вправо, вокруг скирды, и оттуда по нему открыли огонь. Обезумевшая лошадь рывками скачет по полю, а Буянов стоит в санях и, раскручивая над головой вожжи, лихо свистит. Вот он скрылся за горушкой…

Вскоре шрапнельные разрывы прекратились, мы бросились к стогу. Почти одновременно с нами подоспели с тыльной стороны батарейцы, гитлеровцев обезоружили. Немецкий отряд оказался не таким уж малочисленным — более восьмидесяти человек. Свыше половины из них были убиты, остальных мы разделили с артиллеристами по-братски. В это время в плен немцев брали еще не часто, и нам к тому же досталась крупная добыча: полковник и целая горсть черных крестов при нем.

Полк продолжал наступать. Ночью рота внезапно вышла к вражескому аэродрому и попыталась взять его с ходу. Но плотный настильный огонь хорошо расположенных пулеметов прижал автоматчиков.

Вслед за нами подошли стрелковые батальоны, атака возобновилась. Ни у той, ни у другой стороны не было артиллерии, но немцы засели в бетонных и каменных постройках и методически, одну за другой, отбивали наши атаки. Охрана аэродрома защищалась отчаянно: видимо, в декабрьское бездорожье транспортная авиация играла для немцев заметную роль.

Местность вокруг аэродрома — как бильярдный стол: голову негде спрятать. В роте уже человек двадцать выбыло из строя. Глубокий снег, ветер и крепкий предутренний мороз тоже дают о себе знать. После пятой атаки люди уже не поднимаются.

С рассветом аэродром начал принимать самолеты. Пузатые «юнкерсы» один за другим идут на посадку, разгружают боеприпасы, медикаменты, продукты. Затем принимают на борт носилки с ранеными и улетают. Вслед появляются новые транспорты, потом еще и еще… В бессильной ярости стреляем мы по ним, но автоматы явно не достают, и немцы работают на аэродроме методично и слаженно, словно в глубоком тылу.