Герман Нагаев - Второй фронт

— Вот безобразие. Вы разрешите войти?

— Пожалуйста. Все купе свободно, — сказала Татьяна с некоторой тревогой.

— Может, они в другом вагоне? — сказал Колесников, чтоб успокоить ее. — Я их поищу.

Колесников положил сверток на столик, разделся, причесал каштановые волосы с седой прядью через всю голову и, приветливо улыбаясь, сел напротив Татьяны, завел непринужденный, успокаивающий разговор.

В вагоне было прохладно, Татьяна, кутаясь в пуховый платок, украдкой взглядывала на красивое лицо Колесникова, на его модный костюм, белоснежную рубашку, улавливала запах дорогих духов и увлеченно слушала его рассказ о жизни в Америке, о встречах со знаменитыми людьми.

Он говорил как актер, слегка жестикулируя, но совершенно не рисуясь. Голос его был красивого баритонального тембра, речь лилась плавно. Татьяна, живя последние месяцы в простой рабочей семье, соскучилась по общению с людьми своего круга и была рада этой встрече.

Колесников незаметно перешел к излюбленной теме, заговорил о театре, кино, о встречах со знаменитостями.

— Послушайте, Татьяна Михайловна, — сказал он, чуть приблизившись к ней, — я давно хотел спросить, почему вы не снимаетесь в кино?

— Что вы? Для этого нужен талант.

— Для этого нужна лишь очаровательная внешность! — возразил Колесников. — А вы просто созданы для кино! В Голливуде вас бы разорвали на части! Там ценят только красоту. Большинство «звезд» там лишь позируют. Говорят и поют за них другие.

— Я бы не хотела играть такую жалкую роль, — улыбнулась Татьяна.

— Мы же не в Америке, — спохватился Федор Степанович. — У нас другое! У нас главное — естественность и верность жизни. Вы бы сыграли замечательно. Уверяю вас.

— Нет, Федор Степанович. Театр не моя стихия. Музыка — другое дело. Музыку я люблю.

Колесников не был искушен в музыке и постарался перевести разговор на другое:

— Вам холодно? Сейчас я попрошу чаю. Вагон давно затопили, скоро будет тепло.

Он вышел из купе и вернулся с двумя стаканами чаю в подстаканниках.

— Вот сейчас мы и согреемся, Татьяна Михайловна. Тут мне что-то принесли на дорогу из Урса. — Он развернул сверток, где оказались ветчина, семга, карбонад, масло, хлеб, конфеты. — Отлично живем! — улыбнулся Колесников. — Прошу вас закусить, Татьяна Михайловна.

Столь редкие припасы удивили Татьяну, и ей очень захотелось попробовать семги. Она, достав нож, стала делать бутерброды.

— Ах, я и забыл! — спохватился Федор Степанович и, потянувшись к толстому портфелю, достал бутылку марочного вина.

Татьяна снова насторожилась, подумав, что все это он устроил преднамеренно и даже нарочно закупил целое купе.

— Пожалуйста, уберите вино, я совершенно не пью, — сказала Татьяна, и он заметил в ее глазах испуг и тревогу.

— Жаль, очень жаль. Вино хорошее. Ну, если не любите — давайте пить чай! — сказал он весело, словно совершенно не был огорчен, и подвинул Татьяне стакан.

За чаем Татьяна согрелась и опять пришла в хорошее настроение. За окном показались темно-зеленые лесистые горы, покатые увалы в желтых и красных пятнах лиственных лесов. Вдали между увалами были видны туманно-голубые волны далеких гор.

— Посмотрите, как красив Урал! — воскликнул Федор. — Горы бегут прямо на нас… Разрешите присесть к вам, чтоб лучше видеть.

— Пожалуйста! — сказала Татьяна и подвинулась ближе к окну.

Федор присел рядом, но не так близко, чтоб вызвать протест.

— Нравится вам Урал? Вы ведь здесь уже проезжали…

— Мы ехали ночью в товарном вагоне, я почти ничего не видела. И даже предположить не могла, что тут такая красота, — прошептала Татьяна.

— А дальше будет еще величественней! Вот, вот, смотрите!

Прямо на них надвинулась огромная скала и нависла над поездом.

— Ух, какая! — восхищенно, как девочка, воскликнула Татьяна и встала, чтоб видеть ее вершину.

Федор тотчас вскочил и в одно мгновение обнял Татьяну, притянул к себе, пытаясь поцеловать.

— Нет, нет! Этого не надо! — сказала Татьяна и мягко, но решительно отстранила его.

— Татьяна Михайловна! Милая! Разве вы не видите, что я люблю вас. Что я полюбил вас с первой встречи…

— Нет, нет, Федор Степанович! Я не хочу слышать об этом. Вы думаете, раз война, то все дозволено…

— Татьяна Михайловна! Умоляю. Не будьте так жестоки. Неужели вы не чувствуете, что я…

— Вы привыкли к победам и думаете, что все женщины одинаковы… И смотрят на жизнь так же легко, как вы?

— Я ничего не думаю. Я просто люблю вас. Люблю горячо, страстно, как никого никогда не любил.

Это было сказано с таким пафосом и так искренне, что Татьяна на миг оторопела, но тут же овладела собой.

— Я вышла замуж… Люблю своего мужа и очень прошу вас…

— Я знаю все и не верю, что вы его любите. Это было минутное увлечение, порыв истосковавшегося сердца. Вам нужен совсем другой человек, который бы мог оценить вашу красоту, вашу утонченную душу, который бы был вам близок духовно.

Татьяна, глубоко дыша, опустилась на диван. Федор почувствовал, что нащупал самое чувствительное место в ее душе. Он схватил ее за руки, стал на колени, заговорил горячо и страстно:

— Я у ваших ног. Я — Федор Колесников, который не склонял головы ни перед одной женщиной. Я полюбил вас всем сердцем и готов на все. Хотите, я завтра же разведусь с женой, только скажите, что я могу надеяться.

На Татьяну смотрели страстные, красивые глаза, в которых отражались отсветы заката, придавая им что-то манящее, неотразимое. Если б сейчас он снова привлек ее к себе и крепко обнял, она бы не нашла в себе силы, чтоб его оттолкнуть.

Но Федор, привыкший к успеху у женщин, встретив такое решительное сопротивление, увидев женщину, непохожую на других, вдруг растерялся и снова заговорил о своей любви. Татьяна мигом опомнилась, высвободила свои руки.

— Встаньте, Федор Степанович. Встаньте! Вы должны быть благоразумны и не поддаваться минутным порывам.

Это было сказано так повелительно, что Колесников встал, отряхнул колени и как побитый щенок сел в угол своего дивана.

— Я никогда не был так унижен, Татьяна Михайловна.

— Вы плохо думаете обо мне, Федор Степанович. А я отношусь к вам очень, очень хорошо. Гораздо лучше, чем вам это кажется.

— Правда? — Федор вскочил и снова бросился к ней, дрожащими руками сжал ее пальцы.

— Да, да, правда, — с легкой улыбкой сказала Татьяна. — Но сейчас вы должны послушать меня.

— В чем? Я готов! Я готов сделать все, все, что вы прикажете.

— Рядом — свободное купе. Идите туда и ложитесь спать. Успокойтесь…

— Что? Оставить вас?

— Но вы же только сейчас дали слово.

— Как?.. Ах, как же я мог… — сказал Колесников и, рванув дверь, вышел в коридор.

Татьяна тут же выставила в коридор его портфель, положила на него плащ и шляпу, закрыла дверь на защелку.