Array Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

– дочь Плясова (Рязанцева) Елена Валерьевна – учитель иностранных языков, почетный работник общего образования РФ.

У нас три внука, одна внучка и одна правнучка.

Меня зовут Софья Михайловна Совкова, девичья фамилия Туманова. В семье нас было 10 детей у мамки, маму звали Дарья Андроновна (трое ее детей умерли еще в детстве). Я – самая младшая. Отец работал председателем колхоза в Храброво. Когда началась война, мне исполнился 1 год. Старшего брата Колю забрали на войну. Отца как председателя оставили эвакуировать из деревни личный и колхозный скот. К тому моменту, как подошли немцы, весь скот угнали и сбрую надежно зарыли. Потом и отец отправился на фронт.

Когда в феврале пришли немцы, они остановились в нашем доме, наш дом стоял на краю. И жили у нас 10 дней. Все дети с мамкой спали на большой печке. Немцы были легко одеты, мама даже их жалела. У немцев было много золотых украшений, даже зубы золотые. Стали они душить наших кур и требовали их приготовить. Главный у немцев говорил по-русски, он был добрый человек. Мама сказала ему, что так всех кур они переведут. И тогда главный менял кур на паек – тушенку и хлеб.

Как оказалось, брат Леня (ему было 16 лет) не отправил в эвакуацию своего любимчика коня Орлика. Он спрятал его в сарае ближе к лесу. Днем кормил его и поил, прятал от всех. Однажды спим мы, а Орлик пришел в дом и на мосту провалился копытами в щели. Слышен стук, грохот. Немцы испугались, кричат: «Матка русь», – а Леня оделся, вышел, помог коню выбраться и увел его обратно. Так Ленина хитрость открылась, и коню разрешили быть на виду, на нем ездили за водой на другой конец деревни к колодцу, за хлебом и дровами. Зима стояла суровая, такая что немцы, обходя деревню с караулом, порой замерзали насмерть, обхватив деревья.

Скоро стали с боями подходить наши, и немцы готовились отступать. И главный немец, что жил у нас в доме, сказал матери: «Хорошо, что идут ваши, а то подошли бы скоро карательные отряды, и несдобровать бы вам всем».

В деревне жил полицай, из наших, из храбровских, он готовил список, чтобы подать карательным отрядам, записал туда 100 человек, туда вошли и мои братья.

Отходя, немцы заминировали разные предметы и бросили их в лесу. Леня поехал в лес за дровами и привез из леса большую куклу и наручные часы. Часы тикали. Мама кричала Лене, чтобы он бросил эти предметы, не подходил. Леня взорвался прямо у нее на глазах, и его раненого повезли на Орлике в больницу в Подъячеве, там была только акушерка. И она сказала маме, что Леню не спасти. Леня вскоре умер.

Брат Коля погиб на войне. Его ранили в ногу. В госпитале, где он лежал, рядом находился раненый боец из нашей деревни. Их обоих комиссовали. Тот вернулся. А Коля снова пошел на войну с костылем. Он погиб в 1942 году, но извещение пришло нам только в 1945-м. Спустя много лет, благодаря помощи сотрудницы Марины из военкомата, мы добились, что Коле присвоили звание Героя Советского Союза. Теперь в Яхроме на обелиске выбито его имя – Николай Михайлович Туманов.

Брат Сергей восстанавливал яхромскую прядильно-ткацкую фабрику после войны. Я отработала на ней 17 лет.

Еще во время войны мы из Храброво переехали жить в Яхрому, сняли там жилье. Топилась комната по-темному, я, маленькая, слепла от дыма, отнимались ножки. Тоня, старшая сестра, тоже работала на этой фабрике. Директор ткацкой фабрики хлопотал за нас в горсовете, нам выделили полуподвальное помещение для жилья, брат Сергей вместе с директором фабрики отремонтировали его, перестелили полы, вставили окна.

Отец вернулся с войны в 1947-м весь больной, умер в 1953-м.

Я жила в полуподвальном помещении до 19 лет, в 1959 году нам дали десятиметровую комнату в Яхроме. Я тогда работала на фабрике, пришла домой – нет мыла, побежала в аптеку за мылом, а рядом военные рыли канаву, и кто-то сказал: «У, девка какая ядреная». Пошла я вечером на танцы, и моя подруга познакомила меня с солдатом, они проходили тут службу в Дмитрове. Мы дружили с Николаем два года, потом поженились. Я смеюсь – мужа в канаве нашла. Муж всю жизнь проработал водителем в кинопрокате, что за березовой рощей.

В семидесятые стала я хлопотать о получении квартиры, ведь мы так и жили в десятиметровой комнате с мужем, детьми и мамой. Я была третьей на очереди, квартиры выдавали, но не мне. Председатель горсовета был нечист на руку. Пришлось мне ездить в Москву и искать защиты в партийном комитете. А я все ходила и спрашивала, как же так, почему мне не дают ордер, ведь давно очередь уже должна подойти. И однажды мы пошли к председателю горсовета с мамой. А председатель – бывший летчик, в войну его самолет загорелся и упал в Храброво, где мы жили, от ожогов его выхаживала моя мама, он лежал больной в нашем доме. И вот теперь моя мать ему говорит: «Здравствуй, молдаван». Он ей отвечает: «Я цыган». А она в ответ: «А мне неважно кто ты. Ты ведь знаешь мои жилищные условия, как мы все ютимся, и ты не даешь квартиру». Он молчит в ответ. Мать сказала: «Если ты квартиру не дашь, цыган, я тебе палкой всю голову разобью, мы тебя тогда от смерти спасли, а ты нам помочь не хочешь». Вскоре нам выдали ордер.

Жизнь я прожила интересную, длинную, люблю правду, сама людям правду говорю и уважаю таких же. Семья у меня большая – двое детей, пять внуков, три правнука.

Софья Михайловна Совкова

Немцы заходят, а мы все лысые и отец говорит: «Тиф!»

Когда война началась, мне, наверное, и восьми не было. Воронеж объявили на военном положении с первых военных дней, началась эвакуация заводов. Эвакуировали в первую очередь тех, кто работал на предприятиях, которые производили продукцию для фронта. В эту очередь попала моя родная тетка по матери и двоюродная сестра Тамара, ее муж работал на производстве самолетов. А мы – остались. Наш дом находился на правом берегу реки Воронеж, который оккупировали немцы.

Помню, жара была. У нас во дворе на привязи жили две собаки – Тузик и Роска. Мы их не выпускали – они были привязаны и гуляли по двору, двор-то у нас был немаленький. И вдруг тут шум-гам, все говорят: «Немец идет по улице!» Немцы шли все с автоматами – зашли к нам во двор, собаки залаяли, и они сразу же застрелили их так, что те повисли на проволоке. Дети моментально притихли. Немцы прошли через двор, сломали забор и заставили моего отца нести самовар к офицеру на другую улицу чай пить. Мой отец ни слова не говорил – тех, кто им перечил, расстреливали без объяснений. Папа, бедный мой, он молодой был, со второго года, 40 лет всего, инвалид финской войны. И он за этот один день постарел лет на 10, наверное. Он вернулся, весь уставший, весь поник, как старик стал. И разговор даже у него не тот. Но слава Богу, что жив остался.