Array Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

Сестры попали к другим хозяевам.

Мама рассказывала, что жила она вместе со свиньями, ела после них, что они не доедят, и на поле работала, ставила защитные щиты для озимых, но это была не основная работа.

Как-то мама вспоминала: холодно, спала, съежившись, и вдруг сзади прижалось теплое тело. Проснулась – оказалось, свиноматка к ней спиной прислонилась, согревала своим теплом…

С папой они редко виделись, хозяева не разрешали, только иногда удавалось ему передать ей кусочек хлеба… Но ругали и за это…

…Как-то спросила я маму: «Мама, почему я так люблю жмых?» Кажется, и сейчас бы от него не отказалась, даже как будто чувствую его подсолнечный запах, и оказывается, есть этому объяснение.

– Потому что, когда ты была у меня в утробе, свиней кормили жмыхом, – ответила мама и вздохнула.

У хозяев был заводик, где сбивали масло, прессовали патоку и делали жмых для скотины…

– Видно, ты захотела в утробе жмыха, – продолжала мама. – Как раз принесли горячий жмых свиньям, а меня аж затрясло – так захотелось.

Хозяйка ушла и дверь закрыла. Мама отломила кусочек от свежего жмыха, еще не проглотила, а хозяйка вернулась и давай ее бить плеткой, а потом ногами.

– Что ты делаешь? От свиней отрываешь? Вот почему у меня свиньи такие тощие! – кричала она на весь дом, сбежались и работники, и ее муж, и мой папа. Еле оттащили ее от мамы.

Она свернулась клубочком, чтоб меня не выбило, долго не могла подняться после побоев. Очень много нервничала она в те дни, недоедала, видимо, поэтому у меня с детства порок сердца…

Папа спросил у мамы «за что?», а она сказала: «За то, что съела кусочек жмыха у свиней».

И как раз приехал Ганс, увидел ее всю в синяках, но она побоялась признаться, что случилось, а папа рассказал, как было дело.

Видимо, Ганс был какой-то проверяющий, потому что хозяева его слушались и говорили родителям:

– Забудьте даже его имя, он вам не родственник. Никто!

А Ганс приказал им забрать маму в дом и давать ей в день по стакану молока. Они давали по пол стакана, но работала она в доме.

Зоя Михайловна Турчева с мамой

Спустя какое-то время отвезли ее в больницу в том городе… Не знаю, как мама познакомилась там с Эльзой – работала ли она там или приходила к кому… Вот справка об освобождении в том, что мои родители в 1943 году были насильственно вывезены немецко-фашистскими войсками в Германию, где в деревне Готослав у города Гамбург работали у помещика Карла Орцена. Карл и был мужем Эльзы.

Улицы были празднично присыпаны снегом, как будто расписаны свыше глазурью, – то особое время в году, когда по-иному горят свечи и кажутся маленькими звездочками, которые легко взять в ладони, а людям вдруг ни с того ни с сего хочется делать друг друга счастливее… В общем, я родилась аккурат в католическое Рождество.

Наверное, то, что мама понравилась Эльзе, и было настоящим чудом, потому что если бы мы остались у прежних хозяев, неизвестно, обошел бы меня стороной рок, выжила бы я…

Эльза и посоветовала назвать меня Зоей в честь нашей Космодемьянской.

– У вас была партизанка, в сорок первом ее расстреляли, стойкая и сильная.

А мама рассказала о смертельном недуге, с которым в семье рождались дети.

– А эта будет жить долго, потому что Зоя! – заверила Эльза.

Так я и получила свое имя.

После выписки эти немцы забрали моих родителей со мной в деревню Готослав под Гамбургом. Я смотрю на карту, это довольно далеко от того места, где мы были сначала, но у судьбы свои дороги…

Маму забрали в дом, а папа работал на конюшне, в поле, на стройке, за рулем машины – хоть и рука больная, но работал, поблажек не делали, но и не обижали.

А ко мне как к маленькой и вовсе хорошо относились, иногда даже и хозяйский сын, ему лет семь тогда было, подходил к колыбельке проверить, что там плачет малышка, не нужно ли перепеленать.

А когда мне исполнилось девять месяцев, случалось то, чего так боялась мама, – я заболела двусторонним воспалением легких. Потеряла сознание и два с половиной месяца пробыла в коме, а сколько слез пролила за это время мама и уже было потеряла надежду, стала шить тапочки и чепчик меня хоронить, потому что у меня не ощущались ни пульс, ни дыхание. Плакала и шила.

Переживали очень и Эльза с Карлом и пригласили свою родственницу посмотреть, вдруг можно еще вернуть к жизни ребенка.

Родственница закончила медицинский институт, по виду, мама рассказывала, совсем девочка – светленькая, голубоглазая и очень красивая. Она стала щупать пульс, а я уже прозрачная, и… нащупала.

– Она же живая! Давайте лечить!

И начала меня лечить эта девочка-врач, имени которой я не знаю… Ставила мне капельницы, делала уколы…

Но мама все еще не могла поверить, Рассказывала мне: «Готовлю кушать, а сама плачу и слышу, как во сне: „Мама, дай мне мяса“, поворачиваюсь, а на маленьком таком личике огромные глазищи и смотрят в упор, аж страшно. И повторила: „Мама, дай мяса!“

Мама побежала за этой девочкой-врачом, спотыкается, боится, вдруг проснется – и окажется: просто сон.

– Она мяса просит!

– Все, жить будет, – улыбнулась моя спасительница, имени которой я не помню. – Дайте ей покушать какого-нибудь бульончика».

С этого момента я начала поправляться, и хозяева радовались вместе с моей мамой – всю жизнь с благодарностью вспоминаю об этом и буду вспоминать до самой смерти. Они – хозяева, мы – узники, но все-таки помогли спасти меня… Разные были немцы: и как мои первые хозяева, а встречались и такие… Не важно, какой ты национальности. Важно, человек ты или нет.

А в то время нельзя было знаться с немцами, да и не говорили лишний раз, что были угнаны в Германию.

Они, когда нам дали справку об освобождении, дали с собой много пеленок и еще перину, «чтоб Зоя на перине спала».

Доехали до Брянска, там на вокзале отца моего коменданты стали расспрашивать, узнали, что был угнан, сказали «предатель» и дали десять лет. Отправили в Воркуту, в заключение.

А маму на вокзале обокрали, стащили сумку с документами. Она хотела со мной вместе броситься под поезд, но какая-то женщина удержала:

– Ты что? С ума сошла? Разве можно? Ты такой ад прошла, а теперь… У меня мужа тоже забрали, но не отчаиваюсь. Будем жить!

Она помогла маме доехать до Москвы, к тете Вале, муж у нее железнодорожник, трое детей.

Она и сказала:

– Зою оставляй, а сама вербуйся (с ребенком не возьмут).

Так мама и завербовалась в то село Ярославской области, потом и отец сбежал из заключения, разыскал нас через тетю Валю, но его разыскали… Не скоро потом мы с мамой смогли переехать к нему на поселение, когда ему разрешено было жить за пределами зоны, но регулярно отмечаться. А уж сколько радости от встречи было!