Александр Сладков - Обратная сторона войны

«Амур» экипирован как настоящий «рэкс»: «горка», разгрузка, кинжал, тучкой торчащий из нагрудных ножен, шлем в чехле с натянутыми на него очками, раскрашенный в камуфляж автомат, на руках штурмовые перчатки. Еще год назад он работал барменом в одном заведении в Подмосковье. А потом сказал хозяину тихо и без эмоций:

– Поехал я.

– Куда?

– Воевать.

А здесь мы случайно разговорились и выяснили, что жили-то в одном городке. Я помню, хозяин заведения, мой приятель, говорил мне о нем:

– Представляешь, говорит: «Поехал». Я только руками развел.

«Амур» не торопясь осматривает доставшееся «Пятнашке» богатство, иногда флегматично обращаясь к противнику:

– Спасибо тебе, сто двадцать восьмая бригада. Приносите еще… А лучше бегите отсюда, пока мы вас всех не поубивали.

В рассредоточенных капонирах застыли мощные КРАЗы, «Уралы». Обсыпанные гильзами и пустыми снарядными ящиками гаубицы, развернутые в сторону Горловки. Видать, отсюда они били по несчастному городу. На щите одной написано «Катенька», на другой «Виктория». На позициях стоят закопченные армейские котелки, вскрытые банки с помидорами, огурцами и соленым салом.

Док берет банку, вертит ее в руках и вдруг, отвинтив крышку, делает глоток. Я успеваю только открыть рот.

– Варенье.

– Ну ты даешь, дядя!

Док со смаком жует губами, потом картинно выставляет на меня глаза.

– А что – смородина.

«Амур» брезгливо сбрасывает в кучу обгоревшие автоматы. Одни железки.

У обвешанного грязными солдатскими одеялами шалаша зацепленные за ветки висят четки с овальными иконками и прямоугольными крестами. Док пытается прочесть надпись вокруг образка.

– По латыни… Католические.

– Да какая разница.

– Поляки, наверное, здесь были, наемники.

Тут и там зияют норы-землянки. Яркими пятнами, как осенними листьями, выделяются на грязи разбросанные аляповатые сине-розово-желтые шевроны 128-й бригады. Надо же, «Туркестанско-закарпатская», из Мукачево, Западная Украина.

Дальше идут ящики с патронными цинками. Их сотни. Целеньких. Оторванная башня в кустах, рядом танковый корпус, а рядом целый танк, сгоревшие КРАЗы, разбитый пулемет ДШК. А потом снова море разбитых ящиков с невыпущенными минами и снарядами вперемешку с землей. И снова целая тара с аккуратно уложенными и обернутыми в вощеную бумагу боеприпасами. Разгром. А где же люди? Тысячи людей?

Ушли. Вот тебе и котел. Все-таки много здесь непонятного. И не скоро мы все узнаем.

На базе мы шутим. Я:

– Если что со мной будет, каску и бронежилет – сыну. А еще часы и ботинки.

Уклеин:

– Хватит дурачиться!

– Я не дурачусь. Володе завещаю спальник и книгу. Тебе рюкзак.

– Ну, это другое дело. Если со мной что случится, фотоаппарат твой.

– Рыба, а ты мне трубку свою отдашь и стаканчик раскладной.

Рыбаков печально смотрит на меня и соглашается.

На войне нам работается хорошо. Кто-то сейчас, наверное, думает – товарищ рехнулся. На войне же кровь, грязь, убить могут. Да, могут. И грязь есть. А в криминальной хронике, что, ее нет? Когда на экране «Дорожного патруля» менты человеческие кишки километрами на дубинки наматывают. И что? Наматывают. А вы знаете, какие у нас программы на ТВ самые рейтинговые? Так вот и есть те самые, криминальные. Это не мы, журналисты, выдумываем, это вы за них голосуете, жмете кнопочки на своих пультах.

У нас все не так. Война – это люди. Думаете, великий Толстой писал «Войну и мир» – это когда стреляют и не стреляют? Нет, «мир» – это люди, народ. Вот и мы прежде всего снимаем не боевые действия, а народ, ищем людей, персонажей. Удается найти – все, полдела сделано. Потому что человек на войне – это пучок энергии. Его только тронь, из него эмоции будут бить фонтанами, как кровь из перебитой артерии. А эмоции – это и есть телевидение.

Вот и мы нашли своего человека, хоть он на героя совсем не похож. Позывной Ейск. Невысок, бородат. На вид лет тридцать пять – тридцать. Не сказать, что поджар, просто худ. Но задирист и говорлив. Желание общаться для нас на первых порах на первом месте стоит. Ейск сразу ткнул мне пальцем в грудь.

– А ты знаешь, где я взял свой автомат? Знаешь, как я его зову? Артем! А знаешь почему? Да потому что…

Заметив, что мы болтаем, ополченцы смеялись и хлопали меня по плечу.

– О! Да ты круто попал! Он тебе сейчас плотно на уши присядет!

Да, Ейск любит поговорить… К примеру, он рассказал мне, что служил в спецназе, что сидел в тюрьме и что был в плену. В принципе, уже после такого набора откровений можно пожать плечами и отойти. Явно свистит, «дает крутого». На удивление, все оказалось правдой, и на вечернем совещании мы решили, по возможности, за Ейском понаблюдать. И тут все вместе рванули в Дебальцево.

Презирая комфорт, Ейск все время катался в кузове небольшого джипа, под тентом. На терриконе, куда мы приехали перед штурмом, он выпрыгнул наружу, покрытый инеем, словно сказочный герой. Попрыгал, постучал прикладом автомата о мерзлый асфальт, отряхнул бороду, протер очки и по-солдатски сострил, пробормотав голосом старичка-боровичка:

– Всех убить, все отнять!

Окружающие засмеялись.

– Ейск, а почему все-таки автомат – Артем?

– Да потому что я его в бою взял, он трофейный. Я его нарочно переименовал, чтоб он наш был.

– Ааа…

– Вот тебе и А!

Вообще-то, в миру Ейска зовут Лешей. Он – Леша Титов, из Ейска. Дома у него вторая жена, двое детей. Он действительно в свое время служил в спецназе, в двадцать второй бригаде, что стоит под Ростовом, воевал в Чечне. И он действительно был судим. Ударил человека. Не по злобе, просто тот вел себя, мягко говоря, не очень корректно. Оказался тот человек сотрудником прокуратуры. Без вариантов – восемь лет. Пришел, женился вновь. Жил у себя в поселочке, пока не началась вот эта война. Собрал вещи, перешел границу и оказался в «Пятнашке». Жена отпускать не хотела, да разве мужика удержишь, коль он сам все решил. Потом снова появился дома, всего на пару дней. Весь избитый, в ссадинах, синяках. Признался близким: был в плену, в аэропорту, почти сутки, бежал. Ейск тогда собрал дома гуманитарную помощь, приобрел кое-какие вещи и снова уехал в Донецк.

На терриконе я, стараясь не привлекать внимания, подкрался к Ейску и толкнул в бок:

– Лех, глоток есть?

– Сань, всегда есть.

– Вот тебе и сухой закон…

– Ну мы же не афишируем!

– Дай-ка.

Я глотаю, высасывая водку через бутылочный рассекатель. Ейск прикладывается после меня, кивает на пузырь:

– Может, допьем?

– Леш, не, не надо, мало ли что там будет.

– Где?

– В Дебальцеве.

– Что-что, воевать пойдем.

Борода у Ейска какая-то необычная, как у витязей Александра Невского из фильма «Ледовое побоище». Она черная, плотная и торчит от подбородка не вниз, а параллельно земле, вперед. Экипировка богатая. Шлем модный, в американском чехле, очки противоосколочные, и, самое главное, вечно прикрепленная к шлему портативная видеокамера GoPro. Нам тоже такие дают, и мы крепим их черт-те где, чтоб картинка была побогаче. И на стволы пушек, и на грудь атакующих бойцов, и на башни танков, да куда угодно. У нас здесь и свой «вертолетчик» есть – Саня Пушин. Я ему как-то говорю: