Борис Земцов - Добровольцы

Впрочем, уверен, что напрямую за слезы на похоронах его никто не упрекнет. Не тот случай [10].

Вспомнилось, как менялось отношение к «афганцам» в нашей стране, какие стереотипы создавались по этому поводу всемогущими средствами массовой информации. Сначала это — «воины-интернационалисты, помогающие братскому народу строить социализм», герои, «прошедшие испытание огнем Афганистана». Потом они же стали представляться стране «слепыми пешками большой политики, жертвами экспорта революции», попросту моральными уродами. За какие-то год-два — поворот на все сто восемьдесят градусов. Но при этом убитых отправляли за казенный счет на Родину, отличившихся жаловали отпусками и орденами, попавших в плен вызволяли, раненых лечили, вернувшимся домой помогали трудоустроиться, инвалидам давали пенсию. Плюс ко всему: обо всех писали в газетах, многих сажали в президиумы.

Ни один из нас ни на что подобное даже надеяться не может. Для всех нынешних государственных структур — мы вне закона. В официальной картавоязычной прессе русских добровольцев в Югославии уже поставили на одну доску с «дикими гусями», с солдатами-наемниками. Случится что — надеяться не на кого. Отфутболят все просьбы посольство и консульство, отмолчится МИД. Некому будет хлопотать об отправке «груза двести» [11]домой, никто не будет выкупать из плена.

Хуже всего вернуться отсюда домой калекой. Сволочам-чиновникам не объяснить, что такое «славянское братство». Раненый или покалеченный на сербских фронтах — в России обречен: ни пособий, ни лечения. Помню, каким мытарствам и унижениям подвергались те, кто, повоевав в Приднестровье, вернулись в Москву, Питер и т. д. В приеме в военные госпитали им, как правило, отказывали («вы же гражданские лица»). Захлопывались частенько перед ними и двери гражданских больниц и поликлиник («у вас же пулевое ранение, для этого нужны особые специалисты»).

Выходит, права на ранение и увечье мы просто не имеем. Иначе превратимся в жуткую обузу для родных и близких. И, разумеется, никаких орденов, пенсий, президиумов. Благо еще, если по возвращении не будут таскать по повесткам в «компетентные органы». Многие из тех, кто прошел Приднестровье, эту чашу испили до дна.

Память возвращает меня в 12 апреля. Пытаюсь восстановить тот день во всех подробностях. Часто обращаюсь за помощью к тем, кто был тогда рядом со мной. С чего начинать хронометраж? С семи утра, когда раздались первые выстрелы? С разразившейся накануне ночной бури? А может быть, с предыдущего дня?

Так сложилось, что вахту на «положае» мы несли тремя сменами. Одна смена — полностью из казаков. Вторая — из нас, «мужиков». Третья — смешанная из казаков пополам с «мужиками». Вечером накануне боя третья смена должна была отправиться в казарму на заслуженный отдых. С нею вместе уехали и казаки. Уехали не по причине недисциплинированности, а для переговоров с сербскими командирами по поводу задержки выплаты положенного нам скромного жалованья. Наша, «мужицкая» смена против отъезда с позиции сразу двух смен не возражала. Всем уже порядком надоело наше полное безденежье. К тому же последние несколько дней на высоте было тихо, с той стороны почти не стреляли, и никто представить себе не мог, что мусульманам приспичит испытать нашу оборону боем.

Ночью разразилась буря, каких мы здесь еще не видали. С неба сыпало снегом вперемешку с дождем. Ветер задувал огонь в очагах-кострищах. Нести караульную вахту в такую ночь — не сахар. Дважды за смену пришлось поправлять сорванную бурей палатку. Ветер пробирал насквозь. Запись завывания и грохота той бури могла бы послужить прекрасным звуковым оформлением самого крутого фильма ужасов. Караульное время, как обычно, делил с Серегой-Пожарником. У соседней палатки топтался Володька-Бес. За время вахты мы несколько раз сходились, перебрасывались пустячными фразами, в основном ругая погоду. Для собственного успокоения постреливали в мусульманскую сторону. Чтобы враг не думал, будто непогода усыпила нашу бдительность.

К утру буря стихла. Небо расчистилось. В это время нас, спавших после караула, и разбудила автоматно-пулеметная трескотня. Я посмотрел на часы: семь пятнадцать. Бой затевался где-то справа, в районе высоты С. — нашей былой позиции. Валерка Г., забежавший в палатку, хлопнул по плечу: «Напад!» Что делать в этой ситуации, объяснять никому не пришлось. Суеты и страха не было. Выскочили из палатки, прихватив несколько ящиков с патронами. Залегли за каменными брустверами. Пальба к тому времени уже велась в наш адрес. Пули щелкали по брустверу, повизгивали над головой. О чем мы думали в этот момент? Вряд ли о чем-то конкретном. Прикинули секторы обстрела для каждого (от камня до обломанного дерева, от обломанного дерева до белого сарая), начали отстреливаться. Стреляли короткими очередями, а то и вовсе одиночными. Старались беречь патроны. Никто не знал, сколько продлится бой и какие еще сюрпризы ждут нас в тот день…

Володька-Бес и Костя Богословский перебежками пробрались на холм, что поднимался в самом центре нашей позиции, установили пулемет. В суматохе забыли прихватить с собой коробки с лентами. За одной сбегал Костя. Другую притащил я. Ленты сразу пошли в дело. Бес начал прочесывать рощицу и заросли кустарника, откуда постреливали мусульмане.

Вскоре к Бесу и Косте присоединился Сережа Ф. Сережа — бывший прапорщик, какое-то время служил в Афганистане. Военное прошлое было главным аргументом для избрания Сережи командиром «мужицкой» части нашего отряда. В своем выборе мы не ошиблись. От полученной власти Сережа головы не теряет. Командует, щадя наше самолюбие, учитывая индивидуальность каждого.

С момента появления пулемета на холме в центре нашей позиции прошло минут пятнадцать. Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы мусульмане пристреляли это место. Сначала по холму был сконцентрирован пулеметно-автоматный огонь. Чуть позднее ударили минометы. Я уже успел обратить внимание на гнусность звука летящей мины. Вой мины, предназначаемой именно для тебя, еще более неприятен. Несколько раз мины рвались совсем рядом с нашими брустверами. Тогда нас прижимало к земле горячей волной и осыпало землей вперемешку с каменной крошкой.

Четвертая или пятая мина легла рядом с пулеметом. Через несколько секунд после ее разрыва Бес закричал: «Костяна убило». Мог бы и не кричать. Я был в десятке метров. Я услышал бы эти слова, даже если бы они были произнесены шепотом. «Что случилось?» — спрашивали мои соседи по брустверу. «Ничего. Все нормально», — ответил я. Встретившись взглядом с Сережкой-командиром, понял, что случилось непоправимое.